Но дискутировать, как оказалось, и не было необходимости. Гитлеровский «летописец» – юрист и стенограф Генри Пиккер – опубликовал годы спустя свой дневник под названием «Застольные разговоры Гитлера в ставке. 1941-1942», где есть запись от 25 июля 1942 года. За ужином накануне, в ставке под Винницей, расслабившийся Гитлер (немецкие дела на фронте шли в это время великолепно) рассказывал о том, с каким докладом явился к нему после визита в Москву Риббентроп. «Сталин не скрывал, что ждет лишь того момента, когда в СССР будет достаточно своей (то есть русской. – А. В.) интеллигенции, чтобы полностью (!) покончить с засильем евреев, которые на сегодняшний день пока еще ему нужны»[11]. Потребность в советско-нацистском братстве, стало быть, была столь велика, что Сталин был даже готов отказаться и от обычной осторожности в формулировках, и от имиджа коммуниста-интернационалиста, обнажив свои истинные чувства и намерения в самом чувствительном для обеих сторон вопросе.

В этой связи вызывает большое сомнение рассказ одного из тех, кто был тогда Сталину «пока еще нужен», – Лазаря Кагановича, до самой сталинской смерти остававшегося в ближайшем его окружении. Он рассказывал более чем полвека спустя все тому же неугомонному Феликсу Чуеву, что во время торжественного кремлевского обеда 23 августа 1939 года Сталин вдруг произнес тост «за нашего наркома путей сообщения Лазаря Кагановича», который будто бы сидел тут же, за столом, через кресло от Риббентропа. «И Риббентропу, – вспоминал Каганович, – пришлось выпить за меня»[12].

Эта версия, в которой Сталин выступает несгибаемым интернационалистом, нарочито провоцирующим гитлеровского посланца, является, скорее всего, апокрифом. По логике событий у Сталина не могло быть намерения дразнить Риббентропа, да еще в таком вопросе. Имя Кагановича отсутствует в списке лиц, присутствовавших при подписании пакта[13], а по протоколу на обед, который следует за этим, приглашаются лишь те, кто участвовал и в самой церемонии подписания. Наконец, ни один другой источник, особенно с немецкой стороны, этот скандальный (для Риббентропа) и мужественный (для Сталина) эпизод не подтверждает. Видимо, рабски преданный Сталину до своего последнего вздоха Каганович просто хотел отлакировать постылую действительность…

Резкий поворот в кремлевской национальной политике пока еще никакой огласке не подлежал. Напротив, Сталин по-прежнему хотел выглядеть «несгибаемым коммунистом», то есть интернационалистом, как того требует коммунистическая доктрина. Иначе невозможно объяснить демонстративный жест, который последовал немедленно вслед за отъездом Риббентропа из Москвы: заместителем председателя Совета народных Комиссаров, то есть все того же Молотова (став наркомом иностранных дел, тот сохранил за собой пост главы правительства), Сталин неожиданно назначил Розалию Землячку (Залкинд)[14]. Ту самую, которая отличилась беспримерной (даже на фоне других большевистских террористов) жестокостью при расправе над Белой Армией и мирным населением в Крыму в 1920 году.

Землячка никогда не принадлежала к числу активно действовавших большевистских лидеров первого ряда, никогда не была до этого ни наркомом, ни заместителем наркома, довольствуясь второстепенными и третьестепенными постами в кремлевской номенклатуре. Была известна как на редкость серый, малограмотный функционер, абсолютно ничем, кроме резни в Крыму, себя не проявивший. Но Сталину явно нужно было символически «уравновесить» сговор с Гитлером и разгон наркоминдельской «синагоги» какой-то позитивной акцией на еврейскую тему – кадровой и в то же время ничего не значащей по существу. Назначение Землячки, – бесцветной и абсолютно ему преданной, заведомо готовой на все, – на крупный государственный пост было в этом смысле идеальным вариантом. Когда надобность в мимикрии отпала, когда антисемитская кадровая политика перестала быть секретом даже для публики, а не только для аппарата, Землячка со своего поста слетела. Это случилось в августе 1943 года. Ее пребывание в кресле вице-премьер-министра просто никто не заметил.

Хитрый, просчитывавший шаги, как в шахматах гроссмейстер высокого класса, на несколько ходов вперед, Сталин не ограничился лишь бесцветной Землячкой, а вернул на политическую сцену отстраненного было Соломона Лозовского (Дридзо), ранее возглавлявшего Профсоюзный Интернационал (Профинтерн). Причем отправил его не куда-нибудь, а в ту самую «синагогу», которую сам же и разогнал: Лозовский получил пост заместителя наркома иностранных дел. Попробовал бы теперь кто-нибудь сказать, что изгнанные из наркоминдела дипломаты, пострадали лишь за свое еврейское происхождение! Лозовский не представлял для Сталина никакой опасности. Звезд с неба он не хватал, безропотно исполнял любые предписания кремлевского диктатора и в качестве «еврейской ширмы» мог еще пригодиться…

Внезапно вспыхнувшая братская дружба с нацистской Германией и последовавший за этим раздел Польши неизбежно обострили все ту же «еврейскую проблему», поставив Сталина перед необходимостью решать ее не теоретически, а практически. Огромная масса польских евреев, спасаясь от нацистов, искала, естественно, спасения в Советском Союзе – в стране, где все народы равны и где никакой этнической дискриминации нет и не может быть. Десятки тысяч людей устремились навстречу наступавшей с Востока Красной Армии. Немецкие войска не препятствовали этому потоку, зато перед беженцами воздвигли преграду войска советские. Попытки прорваться встречались огнем, равно как и попытки некоторых беглецов вернуться обратно: по ним открывали огонь немцы. Эта бесчеловечность лицемерно представлялась советской дипломатией как недоразумение, спровоцированное неразумными германскими военачальниками.

17 декабря 1939 года новоназначенный заместитель наркома иностранных дел Владимир Потемкин докладывал Сталину о приеме им германского посла Шуленбурга: «Я пригласил Шуленбурга, чтобы сообщить ему о ряде случаев насильственной (!) переброски через границу на советскую территорию значительных групп еврейского населения ‹…› Я отметил, что при попытке обратной переброски (!) этих людей на германскую территорию германские пограничники открывают огонь, в результате чего десятки людей оказываются убитыми. ‹…› Ввиду того, что эта практика не прекращается и приобретает все более и более широкий характер, я прошу посла снестись с Берлином. ‹…› Шуленбург, изображая крайнее возмущение, заявил, что сегодня же снесется с Берлином и потребует прекращения насильственной переброски евреев на территорию СССР»[15]. Из письма явствует, что речь идет о многих тысячах польских граждан еврейского происхождения[16].