Родные вспоминают, что за несколько недель до трагедии ему звонили какие-то люди и предупреждали о том, что его ждет близкая смерть.

Фаина Раневская, абсолютно не склонная к фантазиям и фальсификациям, рассказала уже во время хрущевской «оттепели»: незадолго до поездки в Минск Михоэлс сообщил ей, что «получил анонимное письмо с угрозой убийства».

Но у тех, кто готовил убийство, не было никакого резона «спугнуть» будущую жертву, их задача состояла, наоборот, в том, чтобы усыпить бдительность, успокоить. Скорее всего, и письмо, и анонимные звонки содержали не угрозу, а предупреждение об опасности, высказанное в форме угрозы: люди, преклонявшиеся перед чистейшим и талантливейшим человеком, могли находиться и среди тех, кто что-то знал про готовившееся убийство. Объяснить иначе эти сигналы я не могу.

7 января проводить Михоэлса на Белорусский вокзал пришло немало людей. Кроме дочери и жены еще и ведущий актер театра Вениамин Зускин, писатели Василий Гроссман и Александр Борщаговский, поэт Семен Липкин… Но, вне всякого сомнения, провожавших было намного больше, они изображали пассажиров, железнодорожников, носильщиков, лотошников. Борщаговский вспоминает, что перед самым отходом поезда Голубов внезапно приник к нему, провел рукой по воротнику пальто и прошептал: «Как я не хочу ехать! Не думал, не собирался, не хотел!» Догадался, наверно, – с фатальным уже опозданием, – что соучастники и свидетели преступления неизбежно отправляются вслед за жертвами.

К сожалению, каждый час пребывания Михоэлса в Минске ни в одном доступном мне документе не отражен. Известно лишь, что на третий день своего пребывания, 11 января, он последний раз позвонил домой, в Москву, и среди прочего сообщил то, чему поначалу родные не придали особого значения. Он сказал, что утром, в гостиничном ресторане, за завтраком, неожиданно увидел своего заместителя по ЕАК Ицика Фефера, с которым четырьмя днями раньше простился в Москве, передав ему на время своего отсутствия «бразды правления» в комитете. Ни о какой поездке Фефера тоже в Минск речи не шло, да и делать там ему было абсолютно нечего. Но самое поразительное состояло в том, что, как сообщил Михоэлс, Фефер сидел, уткнувшись в газету, и сделал вид, что его не заметил.

Почему же Михоэлс сам не подошел к нему? Ведь исключить такую возможность сочинители сценария не могли, и, значит, на этот случай была заготовлена какая-то версия. Вероятнее всего, Михоэлс все-таки подошел, разговор, пусть мимолетный, состоялся, но он не стал посвящать в него близких по телефону, отложив рассказ до встречи в Москве.

Рассказать об этом больше уже никто не сможет, хотя, без сомнения, в агентурных донесениях Лубянки, хранящихся за семью печатями в ее архиве, информация об этом имеется. Эпизод же этот сам по себе имеет большое значение, и нам предстоит еще к нему вернуться. (В книге Г. Костырченко «Тайная политика Сталина» без всяких оговорок воспроизводится раскавыченная гэбистская версия вечерних событий 12 января, вплоть до кощунственного утверждения о том, что Фефер «накануне прибыл по своим делам в Минск» и что Михоэлс, «обычно любивший пропустить рюмочку», на сей раз – так и написано: «на сей раз» – алкоголя не употреблял. Лубянская лексика под стать лубянскому вранью…)

События 12 января по-разному отражены в воспоминаниях, но все авторы воспроизводили чужие рассказы и версии, поэтому достоверность каждой из них не бесспорна. Наиболее достоверна такая: около десяти вечера, едва Михоэлс вернулся из театра, ему позвонили (по другой версии, менее достоверной, он в театре не был, и звонок раздался около восьми вечера), после чего он поспешно собрался и уехал на приехавшей за ним машине. По труднообъяснимой причине Михоэлс говорил по телефону не из гостиничного номера, а с аппарата дежурного администратора, который запомнил, что Михоэлс обращался к своему собеседнику то ли по имени (Сергей), то ли по фамилии (Сергеев). Генерала Трофименко, как мы помним, звали Сергей, хотя Михоэлс никогда не называл его фамильярно, по имени, а лишь уважительно: Сергей Георгиевич.

Обычно администраторы крупных гостиниц, тем более тех, где останавливаются иностранцы, сотрудничают со спецслужбами. В данном же случае, когда осуществлялась столь важная операция, на ключевом посту не мог оказаться человек «нейтральный». Видимо, убийцам было нужно подготовить свидетелей, которые сообщили бы, что звонил некий Сергей. Нет никаких доказательств, что такой разговор Михоэлс действительно вел по телефонному аппарату администратора. Впоследствии генерал Трофименко утверждал, что он вообще Михоэлсу не звонил. Но какой-то инсценированный звонок несомненно был, иначе уставший Михоэлс не сорвался бы с места и не отправился бы куда-то на ночь глядя.

С ним вместе поехал Голубов, который, кстати сказать, с Трофименко вообще не был знаком. Да и кто знает, действительно ли звонили от имени Трофименко, или это была намеренно впоследствии распространявшаяся версия, чтобы создать видимость какого-то объяснения загадочной вечерней поездки Михоэлса на машине. Совершенно очевидно, что Голубов, выполняя данное ему поручение, обеспечил посадку Михоэлса в машину, убедив артиста, что не может оставить его одного и оказывает ему «моральную поддержку».

Один архивный документ убедительно подтверждает, что эпизоду с «Сергеем» придавалось в кровавом сценарии ключевое значение: он служил, с одной стороны, способом заманить Михоэлса в капкан, а с другой – напустить побольше туману и скрыть в нем все следы.

Когда после убийства создавалась видимость тщательного расследования, заместитель начальника главного управления милиции МВД СССР генерал Бодунов писал заместителю министра Ивану Серову (несколько лет спустя он возглавит КГБ) в «совершенно секретной» докладной записке (№ 6/А/583 от 11 февраля 1948 года): «…находившимся с ними работникам минских театров Михоэлс и Голубов-Потапов сказали, что в этот вечер они будут заняты, так как намерены посетить какого-то знакомого Голубова-Потапова – инженера Сергеева или Сергея. От предложения воспользоваться автомашиной Михоэлс и Голубов-Потапов категорически отказались. ‹…› В результате проведенных агентурно-оперативных и следственных мероприятий ‹…› версия о том, что Михоэлс и Голубов-Потапов направлялись к знакомому Голубова-Потапова инженеру Сергееву (это назойливое повторение в сверхсекретном документе, чьим знакомым был мифический Сергеев и что он непременно инженер, конечно, содержит в себе очевидный смысл. – А. В.), не подтвердилась. Все собранные материалы дали основания полагать, что Михоэлс и Голубов-Потапов по каким-то причинам намеревались посетить какое-то другое лицо и эту встречу тщательно зашифровали от своих знакомых и окружающих, назвав при этом вымышленную фамилию инженера Сергеева (явное создание «улик» на случай, если понадобится утверждать, что шпион Михоэлс пошел на тайную встречу с другими шпионами и террористами, и это они его убили, чтобы отделаться от опасного соучастника. – А. В.)».