Сопровождавшего Михоэлса – Владимира Голубова – формально отправляли для того, чтобы тот подготовил рецензии на спектакль для своего журнала и для газеты «Советское искусство». Но, конечно, выбор Голубова определялся не этим. Он тоже был секретным сотрудником-осведомителем Лубянки и, таким образом, мог следить за каждым шагом Михоэлса, более того – исполняя получаемые указания, корректировать эти шаги, тем более что сам был родом из Минска и имел там обширные связи.

Спектакль, который Михоэлс должен был просмотреть, а Голубов отрецензировать, никогда не назывался, более того, в многочисленных публикациях безлико утверждалось, что оба командированных ехали смотреть «спектакли, выдвинутые на соискание Сталинской премии». На самом же деле высоким гостям предстояло увидеть лишь один спектакль – современную эпопею «Константин Заслонов» в Минском драматическом театре имени Янки Купалы.

Нетрудно понять, почему эта, вроде бы пустяковая, деталь старательно обходилась молчанием. Иначе у всех людей, имеющих хоть какое-то отношение к искусству, сразу возник бы недоуменный вопрос, который заставил бы их о многом задуматься: с какой стати Комитет по Сталинским премиям, профессиональные журнал «Театр» и газета «Советское искусство» посылают, в качестве автора будущей рецензии, специалиста по хореографии? Владимир Голубов был автором монографии о балерине Галине Улановой, автором балетных либретто и множества стaтей именно об этом виде искусства.

А как раз в Ленинграде на Сталинскую премию был выдвинут спектакль, имеющий к узкой специальности Голубова самое прямое отношение: балет Михаила Чулаки «Мнимый жених». Ситуация сложилась поистине абсурдная: специалист по балету не едет смотреть балет, но отправляется на просмотр драматической эпопеи на партизанскую тему и прилагает все усилия, чтобы затащить туда Михоэлса…

Горе, постигшее театральную Москву, удар, который она ощутила, заслонили эти, слишком неуместные для такого случая, подробности. Потом об этом и вовсе забыли.

Все близкие к Михоэлсу люди вспоминают, что и он, и Голубов уезжали с очень большой неохотой и дурными предчувствиями – как странно это сочеталось с энергичными уговорами Голубова о совместной поездке именно в Минск!

Поезд уходил вечером, и почти весь день Михолэс провел в театре. Поездка предполагалась весьма короткой, но он старался завершить все мелкие, повседневные и рутинные дела так, словно ему предстояло очень долгое отсутствие. Наибольшее впечатление (разумеется, впоследствии) произвел на близких его неожиданный прощальный визит к академику П. Л. Капице. Они действительно были очень близки, но им случалось порой не видеться неделями и месяцами, и нет никакого разумного объяснения, что заставило Михоэлса за два или три часа до отхода поезда специально заехать к Капице, чтобы проститься, в сущности, на несколько дней.

Этот поистине мистический эпизод поражает еще больше в сочетании с информацией, полученной мною в самом конце восьмидесятых годов от старшего следователя по особо важным делам Прокуратуры СССР – Сергея Михайловича Громова. Он рассказал мне – в присутствии моего коллеги Юрия Щекочихина, вместе с которым мы были у него в гостях, на воскресном обеде, – что в системе госбезопасности, внутри отдела по ликвидации «изменников» и перебежчиков, существовала группа, особо законспирированная, руководимая некоей супружеской четой, непосредственно отрабатывавшая механизм убийств «особого назначения» и осуществлявшая разработанные ею планы. Она и была заангажирована на выполнение столь ответственного спецпоручения.

Эта группа, создавшая план «операции Михоэлс», пять лет спустя, в начале пятьдесят третьего, готовила (похоже, и подготовила) убийство Капицы. Лишь смерть Сталина и последовавшее изменение политической ситуации, когда перед Лаврентием Берией – заклятым врагом Капицы, встали совсем другие проблемы, помешали осуществлению этого плана.

Берия, руководивший всей ядерной наукой и техникой страны, – не мог простить Капице его отказ участвовать в создании атомной бомбы. Позже, кстати сказать, другой великий физик, академик Абрам Иоффе, также пригрозил отказом участвовать в осуществлении военных проектов, если ученых насильственно будут втягивать в травлю своих коллег еврейского происхождения. Поток ранее засекреченной информации, вызванной, пусть и крайне ограниченным, открытием архивов, а также многочисленные публикации, авторами которых явились сами бывшие деятели Лубянки, позволяют раскрыть инкогнито той самой супружеской четы.

Скорее всего, Сергей Михайлович Громов имел в виду генерала Павла Судоплатова и его жену, кадровую чекистку Эмму Каганову[13]. Судоплатов был тогда начальником так называемого управления по проведению спецопераций (точное название: «Служба ДР», то есть «Диверсия и террор»), именно он, вместе со своими сотрудниками Наумом Эйтингоном и другими, по личному указанию Сталина разработал сценарии уничтожения Троцкого, руководителей украинского национального движения, некоторых «особо опасных» иностранцев.

Он знал в точности, как готовилась и как осуществилась «операция Михоэлс», и в своих позднейших мемуарах чуть-чуть приоткрыл завесу этой кошмарной тайны, но старательно вывел себя из числа главных участников операции.

Предполагая отправиться на вокзал прямо из театра, Михоэлс, однако, в последнюю минуту изменил свой замысел и заехал домой проститься с женой. Современники вспоминают, что у Михоэлса в этот день лицо было «гиппократовым», то есть отмеченным печатью смерти. Конечно, не исключено, что это аберрация памяти, вызванная всем тем, что стало известно позже. Однако есть свидетельства, которые позволяют поверить в реальность мрачных предчувствий отправлявшегося на Голгофу Михоэлса.