В углу сразу подхватился капитан, сел, заговорил бодро, с какой-то затаенной радостью:

— Молодец! Ай да молодец, Серафимка! Затирка это что, каша?

— Не-а, затирка это… ну… затирка. Сейчас попробуете.

— Ну что ж, ну что ж… Поедим. А то, признаться… Проголодались.

Демидович тоже попробовал приподняться, чтобы хоть сесть, что ли. Чувствовал он себя по-прежнему плохо, может, даже хуже, чем вчера. Ночью у него был жар, била лихорадка, а под утро тело облилось студеным потом, и он, трудно дыша, пластом лежал на плаще.

Рядом живо и молча встрепенулся немец, сел, протирая заспанные глаза. В блиндаж из траншеи из-за спины Серафимки сочился скудный свет облачного утра.

— Беда вот, ложка одна! — посетовала Серафимка. — Может, у вас ести-ка?

— Чего нет, того нет, — сказал капитан.

Демидович, лежа, тоже покрутил головой. Тогда немец, похоже, поняв их затруднение, ловко шаркнул в боковой карман и вытянул оттуда белую ложку, шарнирно соединенную с такой же белой вилкой.

— Биттэ.

Он протянул ее Демидовичу, но тот отрицательно крутнул головой — пускай ест сам. Немец не настаивал, придвинулся ближе к чугунку, но не зачерпывал загустевшую сверху затирку, выжидал. Серафимка захлопотала возле капитана:

— Как же нам?.. Или возьмете сами?

— А ну, а ну… — сказал капитан, одной рукой взяв вложенную в нее деревянную ложку, а другой — слепо ощупывая края чугунка, что стоял у ног. Удобней устроившись рядом, он неуклюже влез ложкой в чугун и, вынимая, пролил затирку из ложки на сапог.

— Ай-яй! — сказала Серафимка.

Немец тоже что-то пробормотал, и Серафимка деликатно взяла из руки бедняги свою ложку, зачерпнула из чугунка и осторожно донесла ее до разинутого из-под бинтов рта.

— Вот так! Ай-яй! Будто малого…

— А ничего, пойдет! Давай еще, — затребовал капитан.

Серафимка дала снова. И очень осторожно, чтобы не капать на грязные капитановы сапоги, взялась и дальше кормить его со своей деревянной ложки. Неторопливо, будто даже стесняясь, с другой стороны в чугун просунул коротенькую ложку Хольц.

— Ага, берите, берите! — радушно поддержала его Серафимка, и немец стал черпать живее.

Демидович проглотил слюнки и закрыл глаза, чтобы не смотреть на это безобразие. Хорошо капитану, который не видел, что происходило рядом. Не видел, конечно, но, однако ж, слышал и не мог не понимать, что творится. Да и эта Серафимка!.. Как ни в чем не бывало, едят вместе с немцем и не подумают даже, что он — фашист, враг, которые тысячами убивают наших людей, разрушают города и села, прут на Москву. Нет уж, Демидович на его удочку не клюнет — ни за харчи, ни за лекарства. Вчера тот снова дал ему стрептоцид и даже воды в кружке, но Демидович не дурак, он только сделал вид, что проглотил таблетку, а сам украдкой сунул ее в карман. Уж эти таблетки ему не навредят. Может, и не помогут, но тут уж он будет непреклонен. Не нужна ему фашистская помощь.

— Ну, я уже стал наедаться, — удовлетворенно сказал Хлебников, глотая очередную ложку. — Чтоб тем осталось.

— А хватит, хватит всем, — сказала Серафимка. — Я достаточно наварила. Вы ешьте, ешьте, — закивала она ефрейтору, который немного задержал свою ложку, предупредительно поглядывая то на нее, то на капитана.

— Это кто, райкомовец? — насторожился Хлебников, почувствовав соседа возле чугунка.

— Не, райкомовец лежит. Идите вот, ешьте, — сказала Серафимка, взглянув на Демидовича в углу.

— А, значит, ефрейтор! — догадался капитан. — Ну, как русская затирка?

— О, гут! — пробормотал Хольц.

— Это… Если бы еще зажарить… Или забелить. А то что же — постница! — сожалела Серафимка.

— Ничего! И так сойдет!

Хлебников удовлетворенно откинулся к земляной стене блиндажа, в самом деле подкрепившись или, может, делая вид, что сыт. Возле чугунка продолжал неумело хлебать ефрейтор. Демидович же неподвижно лежал на спине, прикрывшись плащом, и Серафимка сказала:

— Дак чего вы не едите? Ложка ж есть.

— Я после, — буркнул Демидович.

— Как ваша простуда? Лучше хоть немного?

— Навряд ли лучше.

— От забыла… Тулуп же вам надо принести.

— Было бы хорошо — тулуп.

— А табачку не того? Не расстаралась? — тихим голосом уважительно спросил Хлебников.

— Ой, дак нема ж! Ходила по огородам — нет нигде и самосейки, — спохватилась Серафимка.

— Да-а? Ну что ж, потерпим. Правда, ефрейтор?