Шрифт:
– Зачем? – отнекивался Егор. – Не надо.
– Бери, бери. Отвезешь гостинец. Скажешь, от деда Холюши. Похлебаете гусиной лапши. А то был в гостях и пустой уехал. Так не положено.
Егор уже попрощался, подарки в машину уложил и вдруг вспомнил:
– Вот что, дед Халамей, люди говорят, ты деньги дома в какой-то гармошке держишь. Это дело твое. Но лучше в сберкассу отвези. Сам понимаешь. Нагрянут снова друзья…
– А вы их изловите… А людей не слухайте… Люди наплетут…
– Смотри. Мое дело посоветовать, – сказал Егор, усаживаясь в машину. – Бывай здоров.
Холюша недолго глядел вослед уходящему газику и вернулся на баз, начал в курнике чистить. Чистил, чистил и вдруг услышал, будто коза покряхтывает. Услышал и проверить пошел на козий баз. А пришел – Белобокая уже опросталась.
Холюша козленка забрал, в хату понес. Голова у козленка была большая. «Козел», – с досадой подумал Холюша. Но против ожидания козочка то была. Холюша закутал ее в мешок, к пригрубку положил. Козочка тонко закричала, высовывая длинный узкий язык, и заворочалась, пытаясь освободиться, встать на ноги.
– Полежишь, тогда тебе матерю приведу, пососешь…
И ушел Холюша на баз. Он чистил курник, ломом отбивая толстую кору слегшегося помета. Потом все вывез на огород, снова в курник вернулся, насесты поправил, солому в гнездах сменил. И лишь тогда вернулся в дом.
Козленок уже выпростался из мешковины и топотил по полу. Мекекал жалобно, хватал что ни попадя, пытался сосать. Холюша привел Белобокую. Козленок тут же кинулся к матери, начал вымя искать. Он искал его везде: под бородой, возле шеи, у передних ног, на брюхе и в положенном месте, да не находил. Белобокая лизала его, сдержанно, любовно помекивая, но помочь не могла.
Холюша начал сердиться:
– Чего это ты нецапучий такой, а? Поухватистей надо быть… И ты, – обругал он Белобокую, – крутишься как черт. Молоденькая, что ль…
Дело заходило к вечеру, возиться было некогда. Холюша завалил козу и почти силком всунул козленку сосок вымени в рот. Пососал козленок немного, с тем козу и выпроводили.
– Переморишься, – сказал козленку Холюша. – Будешь поухватистей…
Так оно и случилось. Поздно вечером, обделав все дела, Холюша снова привел Белобокую. Голодный козленок быстро вымя ухватил и до отвалу насосался. А сытый улегся на дерюжку возле пригрубка и заснул.
Готовился ко сну и Холюша. И теперь, перед тем как спать лечь, он вспомнил про Егора. Понравился ему новый внук. Хоть и милиционер, а не гордый и, видать, работящий, не боится руки измазать. И о сестре Фетинье вспомнил Холюша, пожалел ее и подумал, что, может, и вправду уехать ему с хутора, купить тот домик, о котором Егор говорил, вызвать сестру и жить себе поживать, покоя старые кости. «Сидеть будешь на лавочке, – вспомнил он слова Егора, – да семечки грызть». И сразу привиделся Холюше какой-то старый человек, с редкой козлиной бородкой, с батожком в руках. Сидел тот человек на лавочке, неподвижно сидел, и подсолнечная шелуха путалась в его бороде. Наверное, Холюша когда-то видел такого старика, но забыл. Наверняка видел, уж очень явственно он представился: с батожком, с бороденкой, и шелуха в ней. И Холюша засмеялся.
Но следом пришла иная, умная мысль: «Пусть все: сестра, внучка и Егор-милиционер приезжают сюда, на хутор». Эта мысль была так хороша, так правильна и очевидна, что Холюша удивился: почему раньше до нее не додумался ни сам он, ни Егор. Ведь дом и все хозяйство здесь, на хуторе, а там где-то, там ничего нет. И у Фетиньи за душой ничего нет. И у Егора с внучкой одни только гуни. И конечно, глупо, немыслимо глупо было бы бросать такое поместье, такую землю и куда-то идти, на чужую сторону. Последний недоумок такого не сделает, не то что добрый хозяин.
А вот переехать всем сюда было бы славно. Егор стал бы участковым наместо Парыгина, ведь тот совсем уже старый. Бабы по дому бы глядели, управлялись с огородом. И сам Холюша еще в силах. А с Егоровой помощью… И всплыло в памяти далекое-далекое время, когда в этом дому совсем молодой Холюша счастливо жил и работал с отцом-матерью, братьями Петром и Егором, с сеструшкой Фетиньей…
Так сладко было вспоминать об этом и думать о новом житье, которое будет, о новом, но таком же счастливом…
4
Во вторник за полдень привезли Холюше дрова. Привезли и на забазье кучей свалили. Довольный Холюша, кинув все дела, принялся это добро разбирать: ровные дубки-стояны волоком тягал в сарай, слеги тут же костром ставил, корявое да неподъемное на месте оставлял – пилить.
Полегоньку стемнело. Солнце ушло, и слабый примороженный румянец на горизонте выцветал на глазах. Серая дымка наползала с полей на хутор, и первые мерклые огоньки уже затеплились в домах.
Закончив возиться с дровами, Холюша зажег фонарь и на баз вошел, не зная, с чего начинать. Птица уже угомонилась на насестах и полу и встречала его сонным квохтаньем, погакиванием, криком. Козленок в дому, конечно, оголодал, и Холюша, ухватив Белобокую за рог, повел ее. Еще в чулане, услышав тонкое мемеканье, коза откликнулась и кинулась вперед, чуть Холюшу на землю не повалила.