Ведь за ней шла настоящая охота, ей ставили безжалостные западни. И главное, кто? Человек, которому она воспитывала душу более двух лет!

Помнится, у него еще бабушка… с таким приятным разговором.

Называется: мальчик из хорошей семьи!

В то же время она еще раз и во всей красе могла видеть свою так называемую рассеянность.

Рассеянность, говорила она себе, да нет, это уж по-другому называется. Это называется невнимательность. А еще более по-другому эгоизм… То есть когда думаешь только о себе, витаешь в своих собственных фантазиях, а про других…

Но и никак она не могла отделаться от ужаса, какие же только эксперименты ни ставил над нею этот мальчик, чтобы уличить!

— Да нет, — сказал Сережа, — я не уличить. Я… чтобы Годенку спасти.

Сказав так, Сережа и правду говорил и не совсем правду. Наверное, Садовничья, когда подслеживала учительницу, хотела ее именно уличить. Но ведь Сережа про Таню здесь не упоминал. А сам он вовсе не собирался Алену «припирать», «выводить на чистую воду» и тому подобное. Он все это делал для справедливости.

Тут, кстати, неожиданно произошла довольно странная вещь. Дав слово, Сережа намертво молчал про участие в этом деле Садовничьей… Стоп. А как быть с остальными? Имеет ли Сережа право упоминать про те слежки и разбирательства, которые вел шестой «А»? Тоже вряд ли! Скажут: кто тебя об этом просил?

И тогда Сереже ничего не оставалось, как только все брать на себя.

Но когда усилия чуть ли не половины класса приписываются одному человеку, этот человек поневоле становится фигурой необыкновенной. Каким-то прямо богатырем!

Сережа, правда, получался фигурой не такой симпатичной, как богатыри. Но фигурой все-таки выдающейся. Бывают, знаете ли, такие особые злодеи, на которых — хочешь не хочешь, — а приходится взирать с потаенным восхищением. Про них иной раз даже книги пишут. Пример тому — знаменитая поэма Лермонтова «Демон».

Так думал Сережа, разглядывая себя в Алениных расширившихся зрачках… И ему, надо сказать, не особенно нравилось его положение. Он никогда не был особенно охоч до славы, а тем более до чужой славы.

Он уже представил, сколько мороки и объяснений ему теперь предстоит с теми как раз, кто до славы охоч.

— Скажи, пожалуйста, Крамской, — начала Алена Робертовна довольно робко, — как ты все-таки догадался, что я… — Она хотела усмехнуться, но усмешка не получилась, Алена Робертовна смогла лишь пожать плечами. — Что я… не виновата?

И тут Сережа извлек уже хорошо знакомый нам конверт, а из конверта половину журнальной страницы, которая тщательнейшим образом была восстановлена при помощи клея и тонких полос прозрачной полиэтиленовой пленки.

Я не берусь передать чувства, с которыми Алена Робертовна взяла зеленоватый листок. Скажу лишь, что руки ее крупно дрожали, и казалось, будто листочек тот ожил и собирается улететь в жаркие страны.

Уже через несколько мгновений она узнала страницу из своего журнала и узнала почерк Татьяны Николаевны. Но не стала ее рассматривать, как это в свое время делал Сережа. На нее вдруг нахлынули видения. Ей казалось, что она видит и весь журнал, лежащий в каком-то письменном столе. И если она еще сосредоточится, то сумеет рассмотреть и лицо девочки, которая сидит за этим письменным столом и что-то напряженно читает.

Однако хватит! Что за странные картины, что за выдумки.

Так сказала себе Алена, которая твердо решила начать новую жизнь — более строгую и четкую, более похожую на жизнь завуча Людмилы Ивановны.

— А скажи, пожалуйста, как это к тебе попало?

Сережа готов был к такому вопросу. Без видимых запинок он воспроизвел Танин рассказ, везде заменив имя Садовничьей на свое. И только про семь рублей ни слова. Почему? Да потому, что он верил: эти деньги украдены, чтобы просто стали заметны клочки журнала. То есть он верил, что это не настоящая кража. И в то же время не очень верил… Поэтому он сперва сам хотел разобраться, сам, не впутывая в эти сомнительные дела взрослых.

Так часто бывает. Взрослые говорят: «Детям этого знать не надо!» А ребята думают в каком-то важном деле: «Только б взрослые не узнали!»

Эх, побольше бы мы доверяли друг другу, попроще было бы и жить!

Итак, Сережа взялся излагать свою честную полуправду. А семь рублей сумел замаскировать.

Но совсем неожиданно он выговорил такое, в чем и себе не хотел признаваться:

— Тогда она вынула у Мироновой кошелек, положила туда… — И замолчал.

— Кто это «она»?

— Это… преступник…