– Графу Александру Сергеевичу я благодарен премного. Он открыл мне доступ в Академию. Я числюсь «назначенным» на выполнение академической задачи, с коей справлюсь, не посрамлю ни себя, ни батюшку вашего. Но не удивляйтесь, Павел Александрович, я вошел в Академию не архитектором, а «живописцем перспективы», в чем меня нашли сильным в рассуждении рисунка «Стротановской картинной галереи». Надеюсь, однако, что смогу делом доказать и другую сторону своего искусства.

Воронихин и Павел вернулись в залу. Посредине в глубоком кресле, откинувшись всем корпусом, важно восседала Наталья Петровна Голицына. Ее окружили гости и подобострастно в сотый раз слушали о том, как в молодые годы она запросто беседовала с Вольтером, Дидеротом, как танцевала она с двумя королями Франции…

Назавтра Павел и Воронихин устроили утренний «променад» верхом на бойких иноходцах. Хотел прокатиться с ними и Корсаков, но княгиня Трубецкая воспрепятствовала:

– Куда? У Андре и Попо свои интересы, разговоры. Зачем им мешать? Лучше распорядись по хозяйству.

После прогулки друзья сидели в обставленном книжными шкафами кабинете Павла. Из резной холмогорской шкатулки Павел достал связку писем Ромма и составленный им печатный «революционный календарь».

Странное впечатление произвел на Воронихина этот труд их учителя. Ему показалось, что Ромм уходил в какую-то болезненную крайность; в горячую революционную жестокую пору, когда нож гильотины не просыхал от крови, нужно ли было увлекаться такими мелочами? К чему такой календарь, хотя бы и «революционный» по названию? Кому он нужен? Народ привык к григорианскому, освященному веками календарю и к христианскому летоисчислению, а тут досужий ум Ромма изобрел и провел через постановление Конвента календарь, открывающий новую эру, начиная с основания республики – 22 сентября (или Вандемьера) 1792 года!.. Воронихин листал календарь и не мог скрыть от Павла своего насмешливого отношения:

– Да что это, Павел Александрович? Вместо веками утвержденных недель, какие-то декады Дни потеряли свои наименования, имена святых заменены именами плодов и овощей. Какой же в этом смысл?..

– Смысл один, – ответил Павел, – разрушение старого и замена его новым.

– В этом новшестве, введенном нашим покойным другом, вижу я только путаницу и несуразицу. Не могу представить себе, как бы мог воспринять такой календарь наш православный русский мужик! Да, полагаю, и французы от него не в восхищении. Вот злополучный месяц термидор одиннадцатый в году, а начинается он с девятнадцатого июля и кончается семнадцатого августа. Смотрите: первый день термидора в переводе на наш язык называется полба, второй – коровяк, третий – дыня, пятый – баран, двенадцатое число – солянка, пятнадцатое – овца, двадцатое – шлюз, двадцать третье – чечевица, тридцатое – мельница!.. Павел Александрович, курьез, сплошной курьез!.. Странный умница был месье Жильбер, как полагаете вы, Павел Александрович?

– Да, пожалуй…

– Чем же кончится столь длительная мятежная обстановка во Франции? – спросил Воронихин.

– Думаю, что там не будет ни республики, ни монархии, – ответил Строганов. – В конце концов истекающий кровью народ всех сословий объединится и придумает третью форму правления. Впрочем, и в этом я не особенно уверен, – сознался Павел, – я уже перестал понимать. Сначала мне все казалось ясным, ныне никакой ясности не вижу, густой туман и зловещие тучи, вот уже сколько лет! А теперь, мой друг, посмотрите письма от Рома. В них он весь – чуткий друг наш и рассудительный учитель.

Павел подал Андрею Никифоровичу пачку писем. Все они были писаны по-французски, четко, разборчиво и во многих из них добрым словом упоминалось имя Андре Воронихина.

Недолго гостила в Братцеве княгиня Наталья Петровна Голицына. Целым «поездом», на парах и четверках, в сопровождении ближних и дальних родственников, приживалок и прихлебателей уезжала она в свое калужское имение – Городню. В богатой рессорной карете, украшенной фамильным гербом, на мягких пружинных сиденьях блаженствовала сама княгиня. Рядом сидела ее дочь, София Владимировна, и в той же вместительной карете, в маленькой качалке, завернутый в пуховое одеяльце, лежал внук Сашенька.

Павел Строганов и Андрей Воронихин скакали верхами, то отставая, то обгоняя длинный «поезд» княгини.

В Городне Воронихин загостился, прожил в доме Голицыной не одну неделю. В те дни Павел Строганов настойчиво изучал римское право, перечитывал греческих философов, писателей и ораторов, интересовался древней историей и военными походами. К событиям последних лет он охладел и считал, что после создания сильной коалиции из европейских государств – Австрии, Германии, Англии, Голландии, Испании, Португалии и Сардинии – против одной Франции, притом расшатанной революцией, французам никак не устоять. Будут они «утихомирены», перестанут бунтарствовать, и всё опять пойдет своим чередом. Но и в этих расчетах молодой граф Строганов ошибался: все выходило наоборот. Франция имела достаточно сил, республиканские войска били англичан, выгнали австрийцев из Бельгии, заняли Голландию, вступили в Италию, и уже вырисовывалось на горизонте грозное имя артиллерийского офицера Бонапарта. И удивлялся Павел Строганов, как же Франция – жертва революционных катастроф – не только устояла против европейской коалиции, но и одерживает победу за победой. Странно и непонятно. И тем более непонятно, что революция не завершилась, а главные ее зачинатели, былые любимцы народа, уже истреблены…

Когда Строганов путался в подобных раздумьях и суждениях, Воронихин говорил ему:

– Павел Александрович, не ломайте голову над вопросами внутренней жизни нынешней Франции. Рано. Не пришло еще время убедиться в том, что есть истина. Разве только через десятилетия беспристрастная история расскажет человечеству сущую правду о событиях наших дней. История, настоящая, правдивая, одинаково отметающая людовиков и маратов, устраняющая личные страсти вожаков и предрассудки толпы, история не потерпит лжи и взаимной злобы заметных личностей, установит правду. Зло будет низведено, добродетель восторжествует. Наше с вами дело – любить истину, стремиться к справедливости и к торжеству разума…

– В твоих словах, Андре, есть резон, – соглашался с ним Строганов, – но истина, справедливость, разум – все это из масонского лексикона взятое. Зло и добро понимаются по-разному и потому приходят в жесточайшие столкновения. Да, хотел бы я, и как можно скорее, увидеть историю французской революции, созданную беспристрастными людьми, где черное не было бы подбелено и белое было бы без прикрас!..

– Придется подождать, – улыбаясь, сказал Воронихин и добавил: – Подождать, пока историки не отойдут на приличное расстояние от этих событий. А пока, Павел Александрович, изучайте римское право и читайте греков, готовьтесь быть деятелем…