— Наси... — позвал пастух.

Буйволица боком двинулась к костру, кособочила голову, раздувала ноздри.

— Абу, — окликнули из темноты, — подойди.

Абу узнал голос, сплюнул. Саид и Руслан переглянулись. Мадина прижала дочь к груди, глаза полнились ужасом. Абу тяжело поднялся. Даже скотина Наси, подойдя к костру, приветствует хозяина мычанием. А эти? Разве это люди? Порожденье тьмы, сычи. Пришли, каркнули из темноты, сторожат. Двинулся по тропе почти ощупью — в глазах плясали языки костра. Ветки стегали по лицу. Прошел с полсотни метров почти вслепую, пока не уткнулся в сгустки темноты. На тропе стояли двое. Спросил:

— Ну?

— Не хочешь с нами здороваться?

— Если гость не здоровается с хозяином костра, почему это должен делать хозяин?

Фигуры шевелились, понемногу принимали очертания: Асхаб черный и Хамзат. У Асхаба на плече под бешметом смутно белела повязка.

— Ладно, обойдемся без приветствий, — сказал Хамзат. — Как твоя кукуруза? Хороший ждешь урожай?

Абу хотел промолчать и не смог — кольнула насмешка в голосе.

— Тебя заботит мой урожай? Тогда приходи завтра на поле, станем носить воду из родника на гору, поливать кукурузу. Там узнаешь, как она растет.

— Советам будешь сдавать? — спросил Хамзат, глядя волком.

— Ты хочешь сделать это за меня? Я не против.

— Я хочу сделать другое — хочу напомнить, что бывает с предателями: их находят в лесу с дырявой головой, как нашли вашего Хасана. Напомни об этом председателю Гелани. И сам подумай.

— Ты пожалеешь о своих словах, — сказал Абу, спрятав руки за спину — подальше от соблазна. Если ударить, вплющить кулак в ненавистное лицо и крикнуть — подоспеют на помощь Ца и Саид. Ну справимся, повяжем, а что дальше? Сдать Гелани и отправить в город... за что? Убили Хасана? Как докажешь?.. Прошлый раз после убийства была милиция, ЧК и уехали ни с чем. Село как онемело — сработала круговая порука, хотя и висела шайка Хамзата на шее аула камнем. Абу перевел дыхание. Знобко, удушливо ворочался в груди гнев.

— Ты давал клятву? — тяжело, гвоздем вбил в него вопрос Асхаб черный.

Не увильнуть, не отмолчаться.

— Семь лет назад я сделал эту глупость.

— Разве клятва чеченца — это комок соли, который может размыть поток времени?

— Что вам надо?

— Нам нужно, чтобы человек, давший клятву, не сбрасывал ее с себя, как кожу, наподобие змеи. На русских — кровь Асхаба рыжего. Султана тоже нет. Мы возьмем с гаски [3] эту кровь.

Зашлось в сосущей тоске сердце Абу: сколько можно?!

— Асхаб, руки даны человеку не только для того, чтобы держать оружие. Ими еще можно сажать дерево, стричь овцу, обнимать женщину, ими много можно делать, чтобы в человеке созрел покой. Твои руки не тоскуют по работе, когда ты смываешь с них кровь?

— Оставь заботу о моих руках мне, — покачал головой Асхаб. — Ты помнишь, что мы сказали? Через неделю налет на бакинский поезд. Утром он будет за Гудермесом. Собираемся там же, в перелеске, остановим на подъеме. И не забывай: если аллах не всегда карает преступивших клятву — мы помогаем ему в этом.

Они повернулись и растаяли в ночи. Ничего не изменилось. Надрывным, стонущим хором орали лягушки в бочажине. Тянули сквозь ночь сонные трели сверчки. Трепетала в листве ночная прохлада, стекая со склона горы. Вела свой нескончаемый хоровод армада звезд над головой.

Абу возвращался к костру. Ничего не изменилось в ночи, но что-то менялось в нем самом. Нельзя загонять человека в угол. Даже крыса, если ее загоняют в угол, бросает свое маленькое тело на загонщика, видя несокрушимые столбы его ног, уходящие вверх.

Костер разгорелся вовсю. Братья смотрели на подходящего Абу.

— Мадина, Руслан, мои слова не для вас. Руслан, проводи мать за водой.

Когда они ушли, Абу повернулся лицом к костру. Свет плясал на его лице, разглаживал борозды морщин. И Саид ясно увидел, а Ца услышал, как разомкнулись губы старшего и он сказал:

— Саид, тебе пора. Скажешь Шамилю: я пойду в налет на бакинский поезд вместе с ними. Это будет через неделю на подъеме за Гудермесом. Пусть он передаст это тем, кому надо. Ты понял меня?

Его не устроил кивок Саида, и он попросил:

— Повтори.

Саид повторял как мог, а ярость, пережитое унижение, сжигавшие Абу, окончательно переплавились в уверенность: нельзя загонять человека в угол, как крысу, ибо природа наделила его тем, в чем отказано животному, — достоинством. А за него полагается биться до смертной пелены в глазах, до последнего вздоха и капли крови. А когда она иссякнет, биться еще сколько нужно — до победы.