— Так он буйный, товарищ командир. Орет, ногами в дверь лупит.

— Странный ты человек, Кулагин, — пожал плечами Быков, — посади тебя в камеру на три дня с дыркой на интимном месте, небось не так заорешь, а? Ты, брат, наручники-то сними.

— Есть, — ответил Кулагин, насупился и снял наручники. Вышел.

Султан размял руки — порядком затекли.

Быков неожиданно закашлялся, передохнул, пожаловался Султану:

— Простыл я где-то. — Помолчал, спросил скучно, нехотя: — Говоришь, не стрелял, лошадей только караулил?

— Ей-бох, стирлял дургой луди, моя лошатка смотрел, — закивал головой Султан.

— А костер зачем под вагоном зажег? — так же скучно спросил Быков.

У Султана — мороз по коже: знает! На всякий случай оскорбился:

— Почему так говоришь? Огонь дургой луди делал, я...

— Опять же — лезгинку танцевал, — врезался в его речь Быков. — В вагоне люди горят, кони, а ты лезгинку наяриваешь. — Покачал головой, спросил недоуменно: — Людоед ты, что ли?

Не выносил Султан несправедливости. Ринулся к столу, закричал — жилы веревками на шее вспухли:

— Зачем людоед? Кито людоед? Тибе брехал какой собака? Моя лезгинка танцевал — сапсем костер не был! Моя слышал — вагон лошатка кирчит, тогда радовался, лезгинка танцевал: яво лошатка сибе биру, земля пахать иест на чом будит. А яво глупый вагон сидел, миня чириз акно стирлял, задний место попадал. Я тогда сапсем бешени становился, огонь зажигал, на вагон кирчал: виходи, атдавай лошатка, стирлять не будим!

— Ну вот, а говоришь — другие люди костер зажигали. Значит, все-таки ты зажег?

— Мал-мал я, — растерянно согласился Султан. Похолодел: кто за язык тянул? Как получилось, что сознался?

— Ну а дальше как было? Ты бы сам все рассказал. А то я других слушаю, а они, может, что и сочинят под горячую руку. Вот, говорят, когда бойцы ногу коня в вагон заталкивали, ты по ним стрелял, хотел, чтобы нога сгорела. За что же лошади такая мука, она чем виновата?

Султан разъярился, заикаться стал:

— К... кито тибе такой слова гаварил — тово на место язык змея сидит! Когда дува солдата нога жирипца вагон толкал, яво Махмуд и Ахмед винтовка целил, убивать хотел. Я их винтовка дергал, сапсем стирлять не давал. Лошатка сильно вагон киричал, мине жалел, яво, мине сердце тожа нест!

— Значит, Ахмед, Махмуд в банде были. Еще кто в налете участвовал?

Султан задохнулся:

— Какой Махмуд-Ахмед? Ей-бох, такой луди моя не знай.

Быков поморщился:

— Ну вот. Здрасьте вам. Сам только что рассказал — Махмуд, Ахмед в бойцов целили, а ты стрелять не давал. Не хочешь говорить — не надо. Возьмем Махмуда с Ахмедом — они расскажут.

Бичаев заплакал. Он скрипел зубами и мотал головой. Бить — не били, не пытали, а товарищей выдал. Как получилось? Пропал теперь. Асхаб черный и Хамзат предателей не прощают. Быков сочувственно крякнул. Налил в стакан воды, поставил на край стола.

— Ну-ну... водички попей, Султан Алиевич... Эк тебя развезло.

Султан полыхнул глазами:

— Пошел чертовая матерь твоя водичка! Типерь стирляй, рука-нога на куски резай — моя молчат будит!

— Ну и молчи, — согласился Быков, — а мне от тебя больше ничего и не надо, все и так рассказал.

Султан застонал, стал бить себя ладонью по лицу.

— Э-э, мил человек, — встревожился Быков, — чего же после драки кулаками махать. Кулагин! — крикнул зычно.

И опять вздрогнул и подивился Султан: какой маленький человек, а голос как у буйвола.

Вошел Кулагин. Султан покосился, украдкой вытер слезину.

— Слушаю, товарищ Быков! — вытянулся у порога боец.

— Ты вот что, Кулагин, принес бы нам чаю, что ли. В груди ломит, простыл что-то я. Да и Султан Алиевич от чайку не откажется после приятной беседы.

Кулагин вышел. Бичаев, свирепо шмыгнув носом, сказал:

— Моя не будит чай. Сам пей.

— Ну вот, — огорчился Быков, — невыносимо вздорный у тебя характер, Султан Алиевич. Ты в мирных людей стрелял, из-за вас лошадь покалечилась, двое бойцов при смерти лежат. По закону за это к стенке надо, а я тебя чайку выпить уговариваю. Кто из нас обижаться должен?

Султан молчал. Кулагин принес две кружки, поставил на стол. Быков выдвинул ящик стола, достал две снежные глыбы сахара — каждая с кулак. В кружках булькнуло. Быков нагнулся, понюхал пар, зажмурился от удовольствия. Бичаев покосился, сглотнул слюну. Быков придвинул кружку на край стола, сказал:

— Пей. А то обижусь всерьез. Рассердиться тоже могу.

Стали пить. Железо обжигало пальцы. Быков перехватывал кружку, покряхтывал от удовольствия. Султан держал кружку полой бешмета, схлебывал, жмурился от горячего пара.