Колька подставил под капли пригоршню, понюхал, сморщился, выплеснул, обтер ладонь об штаны.

И тут же вспомнил свой колодец у избы во дворе; вспомнил, как в нем, в его головокружительной глуби, в его далеком водяном зеркальце даже в полдень удивительно отражаются чистые, небесные звезды.

Мать стукнула по оконной раме, распахнула створки; в квартирёшку, вдобавок к шуму за стеной, ворвался шум снизу, со двора. Туда подвалила новая партия приезжих. Подвалила тоже с коровами, с поросятами, и около сараев-клетушек, поскольку на всех их не доставало, завязался чуть ли не бой.

Мать ткнула туда, вниз, рукою, сказала отцу возмущенно:

— Глянь, в какую пропастину ты нас завез! Неужели и мы будем вот этак же тут воевать? А за что и для чего?

— Не я завез! — вспыхнул отец, показал через подоконник на раскинутый вдали, в синеве предночья поселок, на высокое в нем и ярко освещенное электроогнями здание.

— Не я завез, а те, кто там в креслах сидят, свет палят! Они уж, поди, своим наивысшим указчикам отчет отбарабанили: «Все исполнено досрочно! Деревенские людишки — в куче! Теперь дожидаемся за нашу исполнительность вознаграждения!»

Колька, услыхав такое, засмеялся:

— Пока они этой награды ждут, пока нас не видят, так давайте отсюда обратно и сбежим! Трактор-то еще — у нас.

Отец глянул на Кольку без малейшего веселья:

— За угон трактора придется отвечать головой.

Но взгорячилась окончательно мать:

— За этакий кавардак пускай отвечают не наши головы, а ихние! А трактор, если дело на то пошло, пригонишь им завтра. Пригонишь, сдашь, напишешь заявление на расчет.

— Где работать тогда стану? — заколебался отец.

— Залесье, слава богу, невдалеке от нас. Там гараж, пилорама… Тебя, механизатора, примут с ручками! Да и Колька останется при своей школе…

— Дедушка станет меня опять на Чалке провожать, а то уж и на Сивом! — подхватил Колька.

Мать, будто от внезапной боли, повела низко-пренизко головой, прошептала с досадливой горечью:

— Про дедушку теперь как подумаю, так душа мрет.

Отец, едва заслышав про деда, вмиг сорвался, чуть ли не заорал:

— Да что вы меня обрабатываете?! Что?! Словно у вас вот — душа, а у меня — нуль! Раньше надо было такие разговоры заводить, раньше! А не теперь… Мне и без ваших намеков, без ваших подсказок тошным-тошно!

Он толканул хлипкую дверь, затопал вниз по бетонным ступеням; мать пихнула в плечо Кольку:

— Беги за ним! Не оставляй одного…

Во дворе людей почти уже не было, все разбрелись по гулким этажам дома-громадины, в голых пока что окошках которого, тоже как в поселке, стали зажигаться электролампочки. Колька, выбежав на улицу и глядя на эти, в доме, огни, — подумал: «Смотри-ка! Кое-что тут все-таки сделано по-людски…»

Он хотел поделиться такой мыслью с отцом, да отец рылся, что-то откручивал, закручивал под раскрытым капотом трактора. При этом он еще что-то и наговаривал глухо своему железному, трудовому товарищу, и было ясно: такое копание в моторе происходит лишь для вида.

Отец не знал, на что решиться. И, похоже, так скоро ничего бы не решил, да на обочине дороги, наполнив вечернюю духоту пылью, почти рядом с трактором тормознул бортовой, тяжелый автомобиль. Через опущенное стекло кабины просунулся щекастый усатик с погаслою сигареткою во рту. Не отлепляя от мокрых губ окурка, он уставился начальственно на отца:

— Але! Спички имеешь? У нас кончились…

Отец зашарил по карманам, а через борт автомашины перевесился еще один табакур, видать — грузчик.

— Мне тоже огонька, мне тоже!

И вдруг из-за спины грузчика, из-за дощатого, крашеного борта, со дна автомобильного кузова донеслось похожее на протяжный стон ржание.

Отец шариться в карманах перестал, быстро грузчика спросил:

— Кто там у вас?

Грузчик засмеялся:

— Да так… Обыкновенная кобыла… Из ликвидированной деревни… Везем вот на комбинат, на сдачу.

Кольку тут словно пружиной подбросило. Он цапнулся за борт грузовика, подтянулся, и на полу кузова, на грязных досках увидел опутанную веревками, поваленную на бок лошадь. Не в силах поднять головы, она смотрела на Кольку одним скошенным глазом и была в этом взгляде нестерпимая боль.

Колька охнул, руки разжались, он сорвался на дорогу, закричал:

— Папка! Папка! У них там Чалка. Наша!

— Была ваша, теперь наша… — двинул усиками, шевельнул в губах окурок, усмешливо изрек из кабины, тот первый, старшой. Но, глянув на Колькиного отца, тон мгновенно переменил: — Не дергайся, мужик, не дергайся! Мы не воры, мы — чин по чину. У нас на лошадь имеется разрешение.

— А жеребчик? А Сивый где? — опять вскричал Колька.

— Да! Где он? — шагнул отец почти вплотную к окну грузовика.