— О Дженни, родная, сердце мое, не надо! — Джейми опустился возле нее на колени, спрятал ее лицо у себя на плече.

Айен замер, словно обратившись в камень. Джейми ласково успокаивал горестно всхлипывающую сестру, гладил ее по спине.

— Перестань, маленькая моя голубка. Ты поступила правильно, Дженни. Это не твоя вина и, наверное, даже не моя. Выслушай, сердце мое. Он явился сюда, чтобы причинить зло, явился по приказу. Не имело значения, кого он найдет здесь, не важно было, как поведем себя ты или я. Он должен был содеять зло, восстановить всю округу против англичан, ради своих целей и целей человека, который ему платит.

Дженни перестала плакать и выпрямилась, удивленно глядя на него.

— Восстановить народ против англичан? Но зачем? Джейми нетерпеливо махнул рукой.

— Чтобы обнаружить людей, которые готовы поддержать принца Чарли, если начнется новое восстание. Но я не знаю, на чьей стороне хозяин Рэндолла: то ли он хочет выследить сторонников принца, чтобы конфисковать их имущество, то ли он, то есть хозяин Рэндолла, сам на стороне принца и хочет, чтобы шотландцы были готовы к войне, когда придет час. Не знаю, но сейчас это не так уж важно. Самое важное, чтобы ты не тревожилась, важно, что я дома. И обещаю тебе, что скоро вернусь насовсем.

Она поднесла его руку к губам и поцеловала, лицо у нее светилось радостью. Достала платок, вытерла нос и только после этого поглядела на Айена, застывшего, с негодующим взором.

Дотронувшись до его плеча, она проговорила:

— Ты считаешь, что я должна была рассказать тебе? Он не пошевелился, только скосил на нее глаза.

— Да, — тихо произнес он, — считаю.

Она положила платок на колени и расправила его обеими руками.

— Айен, муж мой, я не рассказывала тебе потому, что боялась потерять и тебя тоже. Исчез мой брат, умер отец. Я не могла утратить и кровь моего сердца. Ты мне дороже и дома и семьи, любимый мой. — Она на мгновение обернулась к Джейми, коротко улыбнувшись. — А это о чем-то говорит.

Она посмотрела с мольбой в глаза Айену; я увидела, как у него на лице раненая гордость борется с любовью. Джейми встал и тронул меня за плечо. Мы тихонько вышли из комнаты, оставив их двоих у затухающего огня.

Ночь была ясная, и лунный свет потоками вливался в комнату сквозь высокие окна. Я никак не могла уснуть и думала, что свет мешает уснуть и Джейми; он лежал тихо, но по его дыханию было ясно, что он бодрствует. Он повернулся на спину, и я услышала, как он хихикнул.

— Что тебя насмешило? — спросила я. Джейми повернул голову ко мне.

— Ох, я разбудил тебя, Саксоночка. Прости. Мне просто вспомнилось кое-что.

— Я не спала.

Я стала подбираться поближе к нему. Кровать была явно изготовлена в те времена, когда вся семья спала вместе на одном матраце; гигантская перина вместила в свои недра перья сотен гусей, и перебираться по ней с места на место было все равно что путешествовать в Альпах без компаса. Благополучно добравшись до Джейми, я спросила:

— О чем же ты вспоминал?

— Главным образом об отце. О том, что он говорил мне. — Он закинул руки за голову, задумчиво глядя на толстые балки, пересекающие низкий потолок. — Как это странно, — продолжал он, — пока отец был жив, я не слишком-то много внимания уделял ему. Но с тех пор, как его не стало, то, что он, бывало, говорил мне, оказывает на меня все более сильное влияние. — Он снова тихонько рассмеялся. — А думал я о том, как он выпорол меня в последний раз.

— Это так смешно? — сказала я. — Джейми, тебе кто-нибудь говорил о том, что у тебя совершенно особое чувство юмора?

Я попыталась нашарить под одеялами его руку, но отказалась от этой затеи. Джейми начал поглаживать меня по спине, я прижалась к нему потеснее и прямо-таки замурлыкала от удовольствия.

— Твой дядя бил тебя, когда следовало? — с любопытством спросил Джейми.

— Господи, конечно же, нет! Одна только мысль об этом привела бы его в ужас. Дядя Лэм не верил в пользу телесного наказания для детей, он считал, что их можно убедить словами, так же, как и взрослых.

Джейми издал горлом типично шотландский звук — в знак того, что подобная мысль ему смешна.

— Это, без сомнения, объясняет недостатки твоего характера, — высказался он и шлепнул меня пониже спины. — В твои детские годы тебе явно не хватало дисциплины.

— Какие же недостатки ты находишь в моем характере? — спросила я и при лунном свете достаточно ясно разглядела его ухмылку.

— Хочешь, чтобы я перечислил их все?

— Нет. — Я ткнула его локтем под ребро. — Расскажи мне о последней экзекуции. Сколько тебе было лет?

— Лет тринадцать, а может, четырнадцать. Тощий, длинный и в прыщах. Не могу припомнить, за что мне попало. В общем-то, мне чаще доставалось не за то, что я сделал, а за то, чего наговорил. Все, что я помню, это как мы оба кипели до бешенства. Тот самый случай, когда отец драл меня охотно, и с удовольствием.