5Пишущим против денег, оставаясь последовательными, следовало бы писать и против всякой мены, всякого счета и расчета, против единиц меры, веса, теплоты, силы и т. п. Зачем считать? Ведь можно прожить и без счета. Цена, деньги — суть своего рода единицы для выражения меновых отношений. На мой взгляд, восстающие против денег только перефразируют: «веревка — вервие пустое». Да и существо их вожделений, очевидно, относится не к самой идее денег, а только к их распределению. Вопрос этот, правда, очень сложен, труднорешим, но понемногу, мирно и разумно он идет к решению, и множество путей — помимо простого уничтожения денег — ведет к желаемой цели, уже намеченной человечеством. Отношения между капиталом, землей, посредниками и трудом уже составляют предмет общих дум. Их объективного изложения и обобщения, к сожалению, еще нигде не видно. Ретроградам хотелось бы похоронить все это, радикалам — разрубить классически, как гордиев узел, но ни та ни другая крайность истории и действительности не отвечают, а потому здесь ряд недоразумений нарастал бы, а не разъяснялся, если бы понемногу не шли вперед. Победа, во всем мире видимая, разумного протекционизма над принципиальным фритредерством принадлежит, по моему мнению, к фазисам, показывающим, что человечество начинает распутывать, а не рубить сложные запутки, или гордиевы узлы, своего недавнего прошлого.

Д. И. Менделеев

[Газета «Новое время» 11(23 нов. ст.) июля 1897 г . No 767. 

Публ. по: Менделев Д. И. К познанию России. М.: Айрис-пресс, 2002. С. 473—483.]

[Статья "Оправдание протекционизма", датирована 2 июля 1897 г ., т.е. была написана Менделеевым через три недели после первого письма Николаю II и отчасти повторяет содержащуюся в нем аргументацию в пользу покровительственной системы. О письмах Менделева Николаю II см.: Исторический архив. 2004. № 2, 4]

* * *

[473] Когда господство пессимизма и безучастности ко всеобщему заставляет оправдывать само «добро»1, тогда едва ли может быть излишним — оправдание протекционизма.

Исторические изменения (эволюции) вырабатывают общее совершенствование посредством блага отдельных лиц, семей, народов и государств. В признании этого сходятся идеалисты с позитивистами, и в этом направлении мыслей легче, чем во всяком ином, разрешимо множество запутаннейших сомнений или вопросов, например, из числа современных русских: о торгово-промышленной политике, о дворянстве и о патриотизме. Всего более разноречий существует у нас в отношении к первому из этих вопросов. И немудрено — он новее двух остальных. Ведь ни Будда, ни Конфуций, ни Платон не знали еще различия фритредерства (freetrade — свободная торговля) от протекционизма (покровительство промышленности и торговле страны), а о сословиях и о патриотизме и тогда много говорилось. Классического, укреплявшегося в умах поколениями, решения торговой политики и быть не может, потому что вся первичная жизнь чужда ее требований, определившихся лишь новейшими временами, когда стали очевидны: единообразие людских интересов, возможность братской жизни всех народов и полная неизбежность, для всех и повсюду, усердной, трудовой, промышленной работы на себя и на других, если не сейчас, когда еще многим можно лежать на печи, то в близком, уже предвидимом, будущем. Под этим углом зрения множество древних вопросов приобрело новые оттенки, и на первый план все более и более выступают вопросы торговой политики. Оттого и видим, что к этим вопросам все чаще и чаще обращаются законодатели и решают их в ту или иную сторону, то под влиянием принятых на веру первичных доктрин, то под давлением усложняющихся требований действительной жизни. И мне хотелось бы в небольшом ряде газетных статей содействовать выяснению существующего и поныне, особенно у нас в России, разноречия этих учений, [474] хотя я и заявил уже себя протекционистом2. В русской литературе преобладают идеи фритредерства, а в русской жизни господствуют понятия протекционные. Мирить их я не намерен, думаю только уяснить и показать связь со многим другим и, между прочим, с двумя вопросами, указанными выше; но к этому обращусь только потом, сперва буду говорить о самой сущности разноречия, касающегося торгово-промышленной политики. Когда же найду время и возможность — предполагаю коснуться и некоторых частностей, например: цен на хлеб, железо и машины, отношений между выгодами предпринимателей и всей страны и т. п.

Если взять одни исходные, так сказать, теоретические точки разноречий торгово-промышленной политики, то и тут разобраться, думается мне, возможно без труда, фритредерство требует полной свободы всяких промышленных и торговых сделок, считает их делом личных, частных интересов и отношений (laisser faire), не долженствующих подлежать влиянию государственных мероприятий. Протекционизм же говорит, что в этих сделках содержится главный источник всей внешней современной и готовящейся мирной жизни людей и в них общее — государственное — содержится так же, как и личное, частное, сходственно с почтой, путями сообщения, школами и т. п., а потому государство обязано возбуждать, содействовать и охранять промышленность и торговлю своей страны всеми возможными способами. В одном случае промышленные отношения предоставляются бесформенной совокупности отдельных лиц, как на базарной площади; в другом же случае, как на благоустроенном рынке, выступают общий план и организация, назначенные для удобств и блага частных же лиц. В первом — братство людей и народов представляется уже наставшим, во втором — оно лишь дело будущего, для достижения которого люди и сложились в государства. Идеал там и тут один и тот же, но выводы разные. И это потому, говоря кратко, что фритредеры мечтательно забыли действительность, а протекционисты помнят и видят ее одну. Фритредерство — юность промышленного строя, протекционизм — его зрелое благоразумие. Одно [475] первично-просто, другое очень сложно, а потому трудно понимается и еще труднее в выполнении.

Если же от «теории» перейти к «практике», то и само фритредерство, даже английское середины этого столетия (не говоря уже о современном), оказывается сложным. Говорится, например, англичанам: отрицательно — государство не должно вмешиваться в интересы промышленности и торговли, а положительно — требуется держать сильный военный флот в интересах английской морской торговли и сбыта произведений английских фабрик. Промышленно-торговую политику страны нельзя правильно понимать, если разуметь под нею только одни таможенные пошлины. Протекционизм подразумевает не их только, а всю совокупность мероприятий государства, благоприятствующих промыслам и торговле и к ним приноравливаемых, от школ до внешней политики, от дороги до банков, от законоположений до всемирных выставок, от бороньбы земли до скорости перевозки. И в этом смысле нет и быть не может государственной «практики», чуждой протекционизма. Он обязателен и составляет общую формулу, в которой таможенные пошлины только малая часть целого. Тут и видно, чем современный строй государственных отношений отличается от древнего — азиатского и средневекового, когда промышленно-торговые интересы не имелись вовсе в виду. Для покровительства своей внутренней промышленности и своей внешней торговле может оказаться полезным не взимать таможенных пошлин с данного разряда иноземных товаров, облагать только немногие, и это не будет фритредерством, если такая система достигает своей протекционной цели. А так как таможни существуют всюду, от Великобритании до Либерии, то цельного, последовательного фритредерства и нет нигде на свете, кроме совершенно неустроенных стран. Но практика фритредерства совершенно основательно различает таможенные пошлины фискальные, от протекционных, доктринерски допуская первые и отвергая вторые. На этом и основывается разноречие, хотя этим оно и не исчерпывается. Фискальные таможенные пошлины защищает даже Бастиа; они не только уменьшают другие подати, но и во многих отношениях соответствуют акцизным доходам. Фритредерствующей — в смысле [476] таможенных окладов — Англии нельзя не собирать пошлин при ввозе иностранного спирта, так как внутреннее ее производство обложено там высоким акцизным окладом. На деле выходит вот что: Великобритания в 1896 г . (Stateman's Yearbook, 1897) получила всех государственных доходов в 102 млн фунтов стерлингов, а в том числе 21 млн фунтов стерлингов таможенных, что составляет около 20 %; это при фритредерстве; Россия же, при своем протекционизме, в 1895 г . получила 1244 млн руб. всех доходов, а таможенных пошлин собрала 168 млн руб., что составляет только 13-1/2 %. С.-А. С. Штаты в 1888 г ., когда действовал протекционный тариф Мак-Кинлея, собрали 217 млн долларов таможенных сборов при 377 млн долларов всех доходов, а затем, когда фритредерство сбавило оклады, в 1896 г . собрали 160 млн долларов в таможнях при 327 млн долларов всех доходов. Тут и разбирайте, 58 ли процентов или 49 % лучше. Фритредеры находили, что 49 % лучше, более отвечает благу страны, а она сама, видно, нашла иное, коли самого того Мак-Кинлея выбрала ныне в президенты. Следовательно, разноречие фритредеров с протекционистами не в тяготе таможенных налогов для жителей страны; там или тут доход собрать надо — для общих потребностей, а в таможнях собирать его удобно и наименее отяготительно для потребителей, потому что живут-то люди в преобладающей массе своим, тем, что под руками, и если выписывают чужое, издалека, то, очевидно, имеют на то свои расчеты; эту сделку и облагают в таможнях, как облагают купчие, векселя, наследства и т. п. или как облагают чай и кофе, спирт и пиво — даже в Англии.

Итак, не в потребительных ценах, т. е. не в сборе государственных доходов, дело протекционистов и фритредеров. Если бы в Англию ввозилось мало других товаров, кроме спирта, чая и т. п., то ее таможенные сборы по отношению к цене ввозимых товаров ( 1896 г . на 385 млн фунтов стерлингов) составили бы не 5-1/2 %, а много больше, пожалуй и все 95 %, как в Бразилии (1896), или хотя бы 31 %3, как у нас. Но Англия ввозит много хлеба, дерева, [477] хлопка, шерсти, руд и тому подобных товаров, пошлинами не обложенных, а потому процент с цены вышел малым. Ввоз этот необходим этой стране, потому что сырья там не хватает, а народ живет преимущественно переделкой сырья и торговлей получаемыми товарами. Поэтому на английское фритредерство должно смотреть как на вариант протекционизма, т. е. как на политику, назначенную для покровительства английской промышленности и торговле. Так и повсюду: одни товары впускают беспошлинно, другие — с таможенными сборами. Вообще чистой фритредерской системы, стройного и последовательного ее применения не существует; существование ее даже немыслимо при современном государственном строе жизни людей. Это такой же вывод, какой сделан выше при первом приступе к делу. Поэтому все разноречие фритредеров и протекционистов сводится на подробности, на пользу тех или иных таможенных пошлин в той или иной стране, в ее современных обстоятельствах. Следовательно, дальше нам для ясности надо говорить только о современной России, не об отвлеченной, а о действительной, и, если не вдаваться в разбор отдельных окладов, следует посмотреть, какие роды привозных товаров можно и полезно или должно облагать таможенными окладами ради успехов всей русской промышленности и торговли. Свобода в торговой политике сбивает многих; кажется, что дело идет о «свободе» вообще, а ей привычно поклоняться и завидовать. Только в указанном-то разноречии не о ней идет дело, оно совершенно в ином. Так, в Бразильской республике, при всей свободе в генеральских пронунсиаменто и при полной почти свободе от каких-либо внутренних государственных налогов (какой еще иной свободы станут спрашивать?), таможенные пошлины (в 1896 г . 258 млн мильрейсов) составляют 95 % от ценности ввоза (на 271 млн. мильрейсов) и 78 % от общей суммы государственных доходов (331 млн мильрейсов в 1896 г .). Как только дали Канаде, Австралии, Новой Зеландии, Индии и некоторым другим колониям Англии свободу управляться своими местными парламентами, так они тотчас и стали вводить большие таможенные оклады, защищая ими зародыши своей местной промышленности даже от своей метрополии, и успеха достигают — [478] богатеют. Словом, между «свободой» вообще, в ее обычном смысле, и «свободной торговлей» нет ни малейшей внутренней связи, и даже есть известная степень противоречия, которое становится видимым, когда сопоставить три названия: свобода личная — понятие обычное для «свободы», свобода торговли, или фритредерство, и свобода народов — лозунг протекционизма. Тут уже и видно, как понятие о патриотизме присоединяется к разноречию фритредеров и протекционистов, но об этом потом, когда-нибудь. Теперь же обратимся к России не с доктринерскими началами, а с ее действительностью. Но все же сперва необходимо взять немного в сторону.

Когда я был в С.-А. С. Штатах, то видел много мест восточных штатов, оставленных бывшими земледельцами; они ушли на свободные, свежие земли Запада. Узнал тогда, что такое выселение начиналось в тех земледельческих графствах, где средним числом на жителя приходилось около 4—5 десятин. В Англии, Германии и Франции выселение началось в те времена, когда существовало близкое к этому отношение между числом всех жителей и количеством всей земли и когда при этом было мало фабрик, а культура была экстенсивна, как у нас или в Америке вообще. Общность явлений станет понятною, если выделить леса, неудобные места и воды и принять во внимание то быстрое истощение земель, которое присуще первичным формам экстенсивного хозяйства, подобным нашему трехполью. Подробно разбирать все это здесь не место, а важно высказать, во-первых, что в коренной России давно и далеко перейден указанный предел и есть места, например Московская губерния, где приходится менее 1-1 /2 десятины на жителя, как и во всем Польском крае, чем и объясняются переселения в России; во-вторых, что там, где завелось много фабрик и заводов, живет и богатеет гораздо более плотное население, и, в-третьих, что при этом, т. е при густом населении да при фабриках и заводах, земледелие часто становится интенсивным и получаются урожаи, о которых и не слыхивали раньше. С освобождением крестьян, с проведением железных дорог, с введением машин, заменяющих часть людской работы, и с накоплением потребностей в топливе, рельсах, ситцах, машинах [479] и т. п. стало и у нас видно, что одной земледельческой работы и переселений мало уже русскому народу, что без массы фабрично-заводских продуктов, патриархальным, прежним порядком — не обойтись. На первый раз, в полуфритредерских мечтаниях, задумано было избыток людей, ищущих заработков, обратить преимущественно на землю, благо и склонен к ней наш крестьянин; прибудет, думали, чрез это много хлеба, его продадим за границу, а оттуда достанем все главное, чего нам недостает, начиная от рельсов, машин и угля. Так и стали действовать в 60-х годах, и опыт длился во все 70-е годы. Куда он привел — всем известно, а для чего учиться — стало с классицизмом неизвестно, […] ученье стало мало-помалу почти лишь одним аттестатом чиновной зрелости, чуждой жизненной действительности и нарождающихся потребностей. Образумились не от того, чего достигли, не от того, что отчасти на наши денежки развилась немецкая промышленность, даже не от того, что с падением курса дешевое стало дорогим, а только от того, что прибыль множества хлеба из России, Америки и пр. уронила повсюду хлебные цены, да от того, что упадающее земледелие принудило Запад Европы обложить привозной хлеб высокими пошлинами. Беднота народа, экономическая зависимость от других стран и финансовые недочеты, покрываемые нараставшими долгами, а особенно эти пошлины на наши хлеба — заставили кончить с фритредерским опытом. Конец настоящий настал, однако, лишь в конце 80-х годов […] и выразился в протекционном таможенном тарифе 1891 г . Общий план ясен в сознании. Одно земледелие, даже его явное преобладание над всеми другими отраслями промышленности, не только не может поддержать Россию на высоте достигнутой самобытности, но и не способно наполнить жизнь страны, избавить ее от экономической зависимости, сделать богатой и безостановочно прогрессирующей посредницей между Западом и Востоком. Это прежде всего потому, что добыча хлеба перестает требовать прежних усилий, облегчается; на десятину полей уже не нужно столько работы и «страды», а если бы из 130 млн русских жителей только 100 млн осталось на земле, они, в среднем, получили бы такую уйму хлеба, что его не было [480] бы возможности сбыть нипочем. Затем, это потому, что весь труд земледельца, особенно при нашем климате, ограничивается кратким временем, а богатство, говоря о массе народной, есть не что иное, как результат количества труда, приложенного к природным запасам. Наконец, это потому, что сила, влияние и все значение в современном мире уже не принадлежат, как было когда-то, питанию, продуктам земледелия, — они играют лишь небольшую роль в сложной современной обстановке, для убеждения в чем достаточно взглянуть в свою расходную книжку или в отчеты о торговых оборотах.

Если же земледелия и таких первичных промыслов, каковы охота и пастушество, мало России, то надо всеми способами умножить в ней другие виды промышленности, т. е. горное дело, фабрики и заводы, благо спрос на продукты их явно растет и всякого для них сырья много. Только два приема для этого и можно себе представить: один фритредерский, другой протекционный. По первому надо ждать, чтобы сам народ, сознав надобность, пошел на рудники, фабрики и заводы, устроил их и поддержал против естественного соперничества уже существующих подобных же предприятий. Но и тогда необходимы сотни миллионов ежегодно, а земледелы повсюду их лишены. Да и нужно, сверх того, не только общее понимание современности, которого с классицизмом не получишь, но и твердое знание, соединенное с трудолюбием, а их не дает земледельческий быт, вырабатывающий лишь сметку, авось и небось. Школами, ученьем можно, конечно, многого достичь, но, во-первых, долго ждать, а время не терпит, и в двадцать лет мы столько потеряли, что из рубля стало только две его трети; где же ждать поколений, и учителей таких неоткуда пригласить, да и денег на одно ученье не хватит. Нигде притом ничего подобного не бывало; научившиеся понимать не нашли бы, куда прилагать свои занятия, ведь не им же начинать.