– Значит, вы обыскивали дом вашей дочки, чтобы найти следы деятельности вашей матери?

– Слово «обыск» – мне отвратительно.

– Вы выполняли поручение «Мемориала»?

– Не надо обобщать, Лидочка. И я никогда не выполняю ничьих поручений. Хотя у меня всегда есть внутреннее задание – гражданина и человека.

– Ну, и удалось вам разоблачить вашу мать? – спросила Лидочка.

– Мне категорически не нравится твой тон, Лидия! – рассердилась Татьяна Иосифовна. – Я слышу в нем элементы издевательства и насмешки.

– Это исключено, – возразила Лидочка.

– Но я слышу! И я бы сейчас бросила трубку, если бы не забота о твоих интересах.

– Большое спасибо. – Лидочка ничего не могла поделать со своим голосом. Он ее выдавал.

– И все же я не бросаю трубку. Потому что мне ты понравилась, и я верю в то, что в конце концов ты оценишь мое к тебе доброе отношение. За мою жизнь мне приходилось укрощать таких тигров, которых тебе и в зоопарке видеть не приходилось. Молчишь? Тогда молчи. Когда я разбирала Аленкины бумаги, я отыскала среди них письмо от мамы, написанное в восемьдесят четвертом, за год до ее смерти. Содержание письма тебе неинтересно и тебя не касается, но вот обратный адрес может заинтересовать. Звучит он так: «Станция Внуково Киевской железной дороги, садовое товарищество Министерства просвещения «Наставник». Тебе это что-нибудь говорит?

– Что это должно мне говорить?

– Неужели тебе никто не рассказал о том, что моя мать последние годы жизни провела за городом, в своем, условно говоря, имении. Эта операция проходила под лозунгом: «Я не буду разрушать матримониальные планы моей дорогой внучки!» А на деле… на деле мы все, Флотские, большие эгоистки. Маме нравилось жить в загородном доме, одной, независимой и, главное, никому не обязанной. О, как я ее понимаю! Ведь я пошла по ее стопам.

– Вы хотите сказать, что никогда за много лет не бывали на даче у своей матери?

– Я даже не знала ее адреса!

Лидочка понимала, что Татьяна не лжет – только что она с торжеством прочла ей по телефону этот адрес. С таким торжеством, что Лидочка поняла: Татьяне не столько нужны были документы матери, письма отца, дедушки или даже фотография Сталина с Татьяной на коленях – ей нужен был именно адрес дачи Маргариты Потаповой. Именно туда, ее, уже давно состарившуюся женщину, столько лет не пускали, заставляя ограничиваться щедрыми подачками от Союза писателей или общества «Мемориал». И даже ее собственная дочка Аленка продолжала в течение долгих лет после смерти Маргариты наказывать Татьяну, не пуская ее на дачу.

Для Татьяны во всех происшедших событиях была некоторая высшая справедливость. Да, как это, товарищи, ни тяжело, но я пережила их всех! И мою мать! И мою дочь! И все, что им принадлежало, все, что вы так тщательно скрывали от меня, – все это теперь мое и только мое! И я буду жить очень долго, специально для того, чтобы доказать всему миру мое право на владение так называемой Аленкиной квартирой и так называемой Маргаритиной хибарой!

Нужно быть очень близким к Татьяне человеком, чтобы она призналась тебе в действительной причине ее срочного переезда на квартиру к Аленке сразу после смерти дочери. Это было вступление во владение! Теперь, с такой же поспешностью, Татьяна норовит вступить во владение хибарой.

– Вы знаете, что дача Маргариты сгорела? – спросила Лидочка.

– Разумеется. Мне в этом призналась еще Аленка, когда приезжала в Переделкино. Мне об этом все уши прожужжала Соня.

Лидочка чуть было не спросила Татьяну, так почему она не взяла адрес хибары у Сони, вместо того чтобы обыскивать квартиру дочери в поисках какого-нибудь упоминания о давно сгоревшей даче? Но потом поняла и промолчала: Татьяна не могла себе позволить пасть столь низко, чтобы выспрашивать адрес у презираемой ею приятельницы Аленки. Что же тогда получается? Родной матери Алена этого адреса не дала, а какая-то очкастая шлюха таскает туда своих грязных любовников?

Если Татьяне хочется, чтобы Лидочка верила в то, что Татьяну интересует лишь некий гипотетический архив, хранившийся во Внукове, то Лидочка готова в это верить. Пожалуйста. У нее свои интересы. Но раз речь зашла об архиве, то, наверное, Татьяна заведет речь о шкатулке… И Лидочка не ошиблась.

– Лидуша, я не помню, сказала ли тебе, что, когда лейтенант Шустов расспрашивал меня об Аленке, он показал мне шкатулку. Большую такую шкатулку из карельской березы. Оказывается, ее пытался похитить любовник Алены, но потом раскаялся и вернул.

– Да, я слышала об этом, – осторожно откликнулась Лидочка.

– И когда он стал говорить о шкатулке и упомянул о том, что она раньше стояла у Алены, то я сразу вспомнила о тебе, Лидуша.

– Почему же?

– Я рассудила логически. Подумай: ты приезжаешь ко мне в Переделкино и начинаешь допрашивать меня о шкатулке, оставленной на хранение моей маме. Я такой шкатулки не помню. Не видела я ее. Если шкатулка была, значит, ее хранили где-то, куда я не имела доступа. И хранили все годы, пока моей матери не было в Москве. И самое главное – совершенно неважно, где это было – может быть, у маминой кузины Клавдии, а может быть, у верной няньки Анюты в Курской области. Важно другое: если шкатулка в конце концов оказалась у Алены, значит, Маргарита ее взяла у няньки Анюты и перевезла к себе в хибару.