Как сейчас помню: флажок описывал в воздухе яркую дугу, и, повинуясь ему, лыжники один за другим, через равные промежутки времени, срывались с места и уносились навстречу победе и славе.

И еще одна картина ясно возникает в моем сознании. С мешком в руках я поджидаю Павку в овраге неподалеку от трассы соревнования. По ту сторону трассы, привязанный к шесту, жалобно скулит пес Малютка.

Вот к шесту подлетает Павка, отвязывает собаку и, завидев меня, не своим голосом кричит:

— Давай!

Я «даю», то есть развязываю мешок и выпускаю кота на волю. Расчет у меня простой. Кот побежит домой. А домой бежать можно только по лыжне, так как кругом сугробы. Желая подбодрить Титана, я кричу:

— Ату-ату!..

Но кота и подбадривать не надо. Титан увидел Малютку, а Малютка увидел Титана.

«Га-ав!» — восторженно взвыл пес и что было духу понесся вслед за котом в сторону финиша.

Павку словно вихрем подхватило, и он, держа в одной руке лыжные палки, а другой держась за собачью цепь, промчался мимо меня и пропал вдали.

«Так... Хорошо... Все идет согласно намеченному плану», — обрадованно думал я, не спеша приближаясь к месту финиша. А зачем мне было спешить? Я-то наверняка знал, что победа будет за нами. Неподалеку от дома Павка отпустит пса Малютку и как ни в чем не бывало первым придет к финишу. «Ох и обставит же он их!» — подумал я о Павкиных соперниках и обрадованно засмеялся.

Больше мне смеяться в тот день не пришлось. Павки среди победителей лыжных соревнований не оказалось. Не было его и среди соперников «черепах», финишировавших последними.

Где было искать Павку? В полнейшем расстройстве я поплелся домой и вдруг увидел его — живого и невредимого. Держа лыжи наподобие коромысла, Павка красный, как абажур, быстро-быстро семенил по улице и даже не посмотрел в мою сторону, когда я его окликнул. Следом, устало позевывая, брел пес Малютка.

Вечером мне передали, что мой бывший друг Павка поклялся во всю жизнь со мной не разговаривать.

А при чем тут я? Ну при чем? Разве я знал, что кота Титана маме подарили в соседней деревне? И что ему по дороге домой захочется навестить старых хозяев? Ну разве я знал это?

Подслушивать неприлично. Я и не подслушивал. Просто шел возле учительской и услышал:

— Часики будь здоров...

— Солнечные...

— Уж эти не подведут.

— Когда открытие?

— Завтра в Двенадцать...

Разговаривали десятиклассники.

Я не стал мешкать и тут же бросился на розыски своего друга Павки.

— Пав, а Пав, — спросил я, — ты знаешь, что такое солнечные часы?

Павка не стал теряться в догадках. Он всегда все знал.

— Солнечные? — переспросил он. — Все равно что электрические.

— То есть как это? — опешил я.

Павка хмыкнул и, как большой маленькому, объяснил:

— Электрические от чего заводятся? От тока. Ну а солнечные — от солнца, понял?

— Как же это... — начал было я, но Павка не любил бестолковых. Он отрезал:

— А вот так, — и мне сразу все стало ясно. Больше всего на свете я боялся сойти за бестолкового.

«Ладно, пусть Павка все знает, — подумал я, — но он не знает еще самого главного». И я рассказал ему о подслушанном разговоре.

— Солнечные часы? — загорелся Павка. — На географической площадке?

Я молча кивнул головой.

— Пошли! — махнул рукой Павка. — Хотя нет, стой. Днем могут увидеть. Разведаем вечером.

Когда школу и все, что окружало ее, окутало серое облако сумерек, мы вооружились электрическими фонариками и отправились на географическую площадку.

— Не трусь, — подбадривал меня Павка, дрожа мелкой дрожью. — Тут вроде сторожей нет. Ну а в случае чего, скажем, «смазчики».

— Чего... смазчики? — шепотом спросил я.

— Солнечных часов, — прошипел в ответ Павка.

Белые глаза фонариков «скользнули по площадке, и мы увидели серый квадрат холстины, натянутый на четыре колышка.

— Ясно? — спросил Павка, поддав меня плечом.

Я отрицательно мотнул головой.

— Эх ты! — сожалеюще протянул мой друг. — Не знает, как памятники открывают...

Тут мое любопытство взяло верх над моим самолюбием, и я честно признался, что не знаю. Павка наскоро разъяснил, что памятники перед открытием покрывают материей, и мы полезли под холстину.