Птица-дедушка летела себе вперёд, где алела тонкая линия горизонта — Мау никогда не видел такого алого заката. Он грёб изо всех сил, стараясь не думать о том, что найдёт впереди; и именно потому, что он старался не думать, мысли метались у него в голове, как встревоженные собаки.

Он постарался их успокоить. Если вдуматься, остров Мальчиков — просто скала, окружённая песчаными отмелями. Верно ведь? Он ни на что не годится, разве только как пристанище для рыбаков или место для мальчиков, пытающихся стать мужчинами. А на острове Народа есть горы — ну, по крайней мере одна настоящая гора, — и река, и пещеры, и целые леса, и мужчины, которые знают, что делать!

Правда же? Но что они могут сделать?

Картинка, изображающая пир в честь новой мужской души Мау, всё мерцала у него в голове. Она никак не соглашалась замереть, и Мау не мог найти серебряную нить, связующую его с картиной.

Что-то тёмное проплыло на фоне заката, и Мау чуть не расплакался. Это закатная волна идеальной формы прокатилась через красный диск, который как раз коснулся линии горизонта. У всех мужчин на островах Солнца была татуировка с такой картинкой, знак их мужской сущности, и Мау знал — через несколько часов такая же будет и у него.

А потом там, где прошла волна, появился остров Народа. Мау мог узнать его очертания с любой стороны. До острова было миль пять. Ну что ж, ещё пять миль Мау по силам. Скоро он увидит огни костров.

Мау с удвоенной силой заработал веслом. Напрягая глаза, чтобы разглядеть тёмный силуэт в странном сумеречном свете, он увидел белую полосу прибоя на рифе. Пожалуйста, ну пожалуйста, пускай скоро покажутся огни костров!

Он уже улавливал все запахи суши, кроме одного — вожделенного запаха дыма.

А вот и он — резкая струйка на фоне запахов моря и леса. Где-то горит костёр. Мау не видел его, но где огонь, там и люди. Конечно, где прошла та волна, сухого дерева много не осталось. Но здесь эта волна не могла быть такой страшной. Где угодно, только не здесь. Он и раньше видел большие волны. Они могли натворить беды, разломать в щепки одно-два каноэ. Ну да, эта волна показалась ему очень большой, но ведь все волны кажутся большими, когда они вздымаются у тебя над головой! Люди сходили в горы и принесли сухих дров. Да, так и случилось. Конечно, так и было. Он беспокоится из-за ерунды. Они скоро вернутся.

Так оно и есть. Именно так всё и будет.

Но серебряная нить не появлялась. Он мог сколько угодно рисовать в голове счастливые картинки, но их окружала тьма, и пути к ним не было.

Уже почти стемнело, когда каноэ вошло в лагуну. Мау различал ветки и листья. Он ударился о большой кусок коралла, который, видимо, волна отломила от рифа. Но риф для того и существовал. Он принимал на себя удары штормов. За рифом, в лагуне, люди были в безопасности.

Каноэ коснулось пляжа, ткнулось в песок — словно поцеловало его.

Мау вышел на берег и в последний момент вспомнил о жертве. За успешное путешествие нужно принести в жертву красную рыбу, а его путешествие было, конечно же, успешным, хоть и необычным. Он не запасся красной рыбой. Ну что ж, он ведь пока ещё мальчик, а мальчикам боги многое прощают. Он хотя бы вспомнил. Это уже считается.

Других каноэ вокруг не было. А должно быть много. Даже в темноте стало ясно: что-то не так. В лагуне никого не было; никто не стоял на берегу.

Мау всё равно крикнул:

— Эй! Это я, Мау! Я вернулся! Он заплакал, и это было ещё хуже. Он плакал и раньше, в каноэ, но там у него просто вода стекала с лица. А теперь его сотрясали рыдания, неудержимые слёзы текли из глаз, из носа, изо рта. Он плакал и звал родителей, потому что ему было страшно, он замёрз, и очень устал, и очень боялся, и уже не мог притворяться. Но больше всего он плакал из-за того, что знал только он.

Кто-то услышал его в лесу. В свете скрытого костра блеснул острый металл.

Свет умер на западе. Ночь и слёзы поглотили остров Народа. Звезда Воды медленно плыла среди облаков, как убийца, бесшумно покидающий место преступления.

Утро было того же цвета, что и ночь, только чуть посветлее. Мау, скрючившемуся среди широких опавших листьев кокосового дерева, казалось, что он совсем не спал; но, должно быть, в какие-то моменты его тело и мозг просто отключались, словно понемногу упражнялись в смерти. Он проснулся — или, может быть, ожил — в мертвенном сером свете, онемевший и замёрзший. Волны на берегу едва двигались, море было почти одного цвета с небом, а небо по-прежнему плакало дождём.