Гагарин Станислав Семенович
Шрифт:
«Я понимаю, что восемь лет – большой срок. Наказали меня, Олега Волкова, хоть и за несуществующую вину. Так почему же ты должна разделять вместе со мной это наказание? Пойми меня правильно, Галка, но я считаю своим долгом повторить слова, сказанные мною во время нашей последней встречи: ты свободна ото всех обязательств передо мной… Как бы ты ни поступила – ты всегда останешься правой. Помни об этом, и если будет надо – забудь обо мне. Так будет справедливо…»
Я прочитал это письмо и никогда не говорил и не скажу, конечно, о нем ни Галке, ни Олегу. Но теперь я понимаю ее слова в тот вечер: «А ведь ты сам этого хотел, сам хотел…» Да, я понимаю, к кому они, слова эти, были обращены, и от понимания этого мне становится ой как неуютно. Все новые и новые сомнения одолевают меня, приходит неуверенность в самом себе, но что поделаешь: я всегда был таким…
Мой отец загораживал от меня мир. С тех пор как я стал хоть что-нибудь понимать, я был «сыном профессора Решевского».
В конце концов я возненавидел себя за то, что был не сам по себе, а только сыном своего отца. И это было несправедливо по отношению к отцу. Все знали его как доброго человека, который спас от смерти, от тяжелых недугов сотни людей. Его положение обеспечило мне в трудные военные годы детство без обычных для большинства моих сверстников лишений.
Но с тех пор и на всю жизнь осталось ощущение неуверенности в себе, чувство необъяснимого страха перед неведомыми силами, могущими в любое мгновение причинить зло мне и моим близким. Я постоянно ждал неприятностей со стороны, вернее, со всех сторон, с трудом унимал волнение, когда мне сообщали, что вызывает начальство, хотя и твердо знал, что за мной нет никакой вины…
Да, я был таким. Нелегкая рыбацкая жизнь сумела сформировать мой внешний облик, но сердцевина моего существа организована была много лет назад.
Только Галка и смогла увидеть все до конца. Я понимаю, все понимаю… Самое страшное – видеть себя со стороны, понимать и не иметь сил изменить что-либо… Ей нужен был такой, как я. Она и нашла его…
«Не распускай нюни, Стас, – сказал я себе. – На мостике ты умел показать класс и рыбу ловить научился. А швартовал свой «корвет» не хуже Волкова». Но все это – от чувства отчаяния, что находило на меня, когда махал на все и лез на рожон. Со стороны же смотреть – смельчак, рубаха-парень… Я знал, что никому нет дела до моей надежно упрятанной сути, а лихих уважают, так буду лихим наперекор всем своим комплексам, вместе взятым…
Тогда, в шторм, на «Волховстрое», я первым вызвался укрепить сорвавшуюся с крепления тяжеленную машину. Вроде бы в герои захотел, хотя это было служебным долгом всей палубной команды. Полез в герои, а получилось, что Волков спас и мне и Женьке Наседкину жизнь, и именно он рисковал собой, чтоб защитить нас, а ведь лезть в герои Волков отнюдь не собирался.
Как сейчас вижу квадратный кузов машины, неотвратимо надвигающейся на нас с Женькой, беспомощных, прижатых к стальному фальшборту. В принципе и не боюсь смерти, всякое приходилось повидать, и тонул однажды вместе с судном, а вот увижу зеленый кузов – и мурашки по телу…
Я вспоминал о той мучительной дрожи, что не покидала меня еще долго после того, как обуздали наконец ополоумевшую в шторм машину на палубе, и неожиданно ощутил боль в сердце. Прикусил губу и посмотрел на Олегову изувеченную руку.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Денисов приподнял голову.
Капитан отступил назад, со страхом поглядел на моториста.
Баран лежал на боку, недоуменно уставившись на людей желтыми глазами.
«Сырое мясо, – подумал капитан, – а спичек нет…»
Он обшарил загон и нашел в дальнем углу навеса топор на длинной ручке. Прикинув топор по руке, капитан медленно подошел к лежащему на земле барану.
В это время Денисов промчался мимо, смешно выбрасывая ноги и очумело мотая головой.
– Куда ты? Эй? – крикнул капитан.
Моторист выбежал из овечьего загона, скрылся за большим серым валуном, показался из-за него с другой стороны и стал спускаться в долину.
«Увидел что-то, – подумал капитан, – и не сказал… Интересно, что же он увидел?»
…Обращенная к солнцу мездрой овечья шкура не успела еще подсохнуть, когда в проходе загона появился Денисов.
Капитан сидел на старом ящике и жевал кусочки мяса. Он нарубил их топором помельче и разложил перед собой на плоском камне.
– А, беглец, – сказал капитан. – Куда же ты умчался? Иди садись. Ешь мясо. А я тут один намаялся, пока шкуру снял. Топором не наорудуешь, да и навыка нет.
Денисов осторожно двигался к камню, за которым сидел капитан.
– Огня вот нет, шашлыки бы, да ладно, теперь недолго ждать, – продолжал капитан, тщательно прожевывая теплые еще кусочки. – Приступай, Денисов, только не жадничай, понемножку бери, иначе загнуться можно…
Денисов молчал. Приблизившись к камню, он протянул дрожащую руку к мясу, схватил кусок, отправил его в рот и принялся двигать челюстями, и уже потом медленно опустился на корточки. Капитан испытующе поглядывал на моториста, тот отводил глаза, словно боясь встретиться взглядом, и лишь изредка посматривал на капитана исподлобья.
Они доели нарубленное капитаном мясо. Денисов не произнес ни слова, и капитан не заговаривал с ним больше, надеясь, что сытый желудок заставит моториста обрести душевное равновесие.