Но ясно, что одно дело – когда ты вроде гостя на мостике, крутишься под ногами у настоящих штурманов с секстаном в руках и лезешь к ним в карту со своим карандашом, а совсем другое – знать, что этот настоящий штурман – ты сам, и в твою спину испытующе глядят глаза капитана, решающего сейчас, достоин ли ты доверия в предстоящем рейсе или не достоин…

Остались за кормой Датские проливы, мы вышли в Северное море и огибали южную часть Скандинавского полуострова. В двадцать часов я заступил на свою «детскую» вахту. Фролов был уже на мостике. Когда я вошел, он о чем-то спорил со старпомом. Я принял у старпома место на карте, он показал мне приметные возвышенности и маяки, рассказал навигационную обстановку и, пожелав доброй вахты, ушел.

Через час стемнело.

Я видел, что берег остается позади, скоро скроются маяки, буду переходить на радиопеленгование. Сказал об этом капитану, но тот промолчал.

В двадцать два часа я в последний раз определил место судна. Фролов прикинул его циркулем на карте, «поколдовал» над нею, потом положил на карту линейку и провел от последней точки курс на север.

– Рассчитайте, Олег Васильевич, компасный курс, – сказал он, – и задайте его рулевому…

Я снял с карты истинный курс, определив склонение компаса в этом районе, рассчитал магнитный, выбрал из таблицы девиацию компаса и определил компасный курс. Потом полез на мостик к главному компасу и стал через переговорную трубу отдавать команды рулевому, чтоб он ворочал вправо и выходил на новый курс. Когда траулер лежал на курсе, я спросил у рулевого показания на путевом компасе, крикнул: «Так держать!» – и спустился в рубку.

Капитана там не было.

– Где капитан? – спросил я рулевого.

– Вниз ушел, – ответил матрос.

– Что он сказал?

– А ничего… Услышал, как вы крикнули: «Так держать!», заглянул ко мне в картушку компаса и пошел вниз…

Я растерялся. Конечно, давно готовился к тому, что когда-нибудь останусь на мостике один, но так вот неожиданно это случилось… И Фролов ничего не сказал… На мгновение показалось, что я беспомощный котенок, заброшенный в лужу, и подумал, не послать ли матроса за капитаном… Потом вошел в рубку, постоял над картой, снова пересчитал перевод курса, все сходилось, вдруг вспомнил, как не любят капитаны, когда помощники торчат в рубке, и выскочил на мостик.

Пошел четвертый час моей вахты, первой вахты, когда я был на мостике один и весь корабль с его экипажем был доверен мне одному…

Легкий зюйд-вест догонял наш траулер, и встречный поток воздуха не ощущался. Было тихо и спокойно, так тихо бывает лишь на парусном судне, когда ветер несет его по океану, неслышный ветер, без запаха сгоревшего соляра и машинного масла. На паруснике я был лишь однажды, но рейс из Питера в Клайпеду запомнил на всю жизнь. И вот теперь на этой вахте было почти как тогда… Правда, попутный ветер забрасывал дым иногда на мостик, и пахло не так, как на шхуне, и внизу стучала верная «букашка» [8] , но все это были мелочи по сравнению с тем, что я, понимаете, я самостоятельно, без присмотра капитана вел судно в открытом море…

Может быть, и есть слова, точно выражающие те чувства, какие я испытывал, но мне тогда они не пришли на ум, а может быть, они и не существуют, такие слова… Я всегда избегал разговоров о море вслух, не хвалил и не хаял его, для меня быть там – естественное состояние души и тела, хотя справедливости ради сказать, в море тянет на берег, а на берегу – в море.

В полночь меня сменил второй штурман. Капитан так и не появился в рубке.

Когда я плавал уже старпомом, мои капитаны нередко оставляли меня за себя, переходя на плавбазу. И в порту швартовался самостоятельно, и рыбу подходил сдавать к рефрижератору – всякое бывало. Но все равно я оставался старпомом, и только. А потом настал и мой черед самостоятельно вывести судно из порта и проложить свой первый курс…

И вот за кормой остались входные маяки Приморсна, теперь я был хозяином на мостике и понял тогда, что уже не могу быть прежним Волковым. Я один нес ответственность за судно и судьбу доверенного мне экипажа, и не было плеча, на которое можно было бы переложить хоть толику ответственности.

Я знал, сколько глаз устремлено на капитана и как его любое действие оценивается командой, все знал, ведь сам был матросом, видно, недаром Кодекс торгового мореплавания СССР требует, чтобы и самый малый штурманский диплом выдавался человеку, наплававшему определенный матросский ценз, недаром устроено так, что путь на капитанский мостик лежит через драйку палубы и чистку гальюнов…

Теперь я не имел права на ошибку, я стал капитаном. А вдруг ошибка все-таки совершена? Как тогда поступать? Словом, есть над чем задуматься тому, кто принял на себя такую ответственность.

Я не раз думал об этом, но понял по-настоящему только в зале суда, когда сидел на скамье подсудимых с опущенной головой под гневными взглядами родных и друзей не вернувшихся со мной ребят.

Капитан оставляет судно последним – не просто красивая фраза. Это статья, записанная в Кодексе торгового мореплавания и Морском уставе. Это правовая норма, которую нельзя преступать. Преступил ли я ее? Ведь если меня сбросило с мостика взрывной волной, значит, в воде я оказался первым… Не по своей воле, но первым. Как разобраться во всем этом?

Я лежал на тюремной койке и думал о капитанах, о моих сверстниках, и о маститых зубрах, про которых рассказывают легенды несколько поколений рыбаков подряд. Что они чувствовали бы на моем месте, каким судом судили бы себя? Я напрягал свою память, но не мог найти в многочисленном перечне морских историй сходной ситуации.

Вспомнилась история про капитана Васильева с траулера «Лось». У «Лося» случилось что-то с машиной, и пока механики колдовали над двигателем, траулер лежал в дрейфе. Дело происходило у берегов канадского полуострова Лабрадор, где много льда, где проходят пути айсбергов, выносимых холодным Лабрадорским течением из Девисова пролива в Атлантику. Один такой «кусочек» льда и вынесло на беспомощный «Лось». Или, точнее, «Лось» понесло на айсберг. Судно было обречено. К ним шли на помощь, но помощь бы не успела, не придумай Васильев поднять на «Лосе» паруса, сооруженные командой из трюмных брезентов. Эти «паруса» и позволили «Лосю» изменить направление дрейфа, уйти от столкновения с айсбергом.