Ингерд нахмурился.

— То всем несчастьям несчастье. И мне тоже, колдун. Я ведь как опасность почуял, так сюда помчался, из самых Соколиных земель. Долог путь, не успел я. И Рунара упустил, и Тура не спас. Гибель на мне, колдун.

— Под гибелью все ходим, — отвечает эриль, на посох опираясь. — А как прознал ты о грозе?

— Гром слыхал, — усмехается недобро Ингерд. — Асгамиры с Годархами да Стигвичами разговор про какого-то колдуна вели. Кьяру я из-под носа Рунара увел, вот он и лютует, пообещал у колдуна защиты искать. Вот, стало быть, и нашел. Отец-то его противился, но родную кровь не отринешь. Ответь мне: кто колдун этот? Где обитает? Отчего беды такие на нас шлет?

Вместо ответа эриль Харгейд отвернулся и снова уставился в даль. Потом говорит:

— Подойди. Встань рядом.

Ингерд повиновался. Он касался плечом плеча эриля, длинное темное одеяние колдуна било его по ногам.

— Подставь лицо ветру, — велел эриль, — и скажи: что чуешь ты?

Ингерд закрыл глаза и вдохнул жаркий ветер.

— Что чуешь ты? — вновь спросил эриль.

Ингерд не чуял ничего. Ветер бросал волосы колдуна ему на плечи и спину, и тогда Ингерду казалось, что его стегают железной плетью, так много силы было заключено в тех волосах.

А потом его вдруг будто что-то ударило в лицо да в грудь, ударило так больно, что он задохнулся и на глаза навернулись слезы. Ингерд услыхал далекий голос — тихий, едва различимый, он то шептал, то напевал какие-то слова непонятные, и эти слова несли погибель. Чужой голос пробрался ему внутрь, впился в сердце незримыми когтями и принялся его выкручивать, раздирать на куски. Ингерд схватился за грудь, пошатнулся, и эриль Харгейд сильно толкнул его в сторону, а сам вытянул вперед посох и свирепо сказал кому-то:

— Схор.

И отпустило Ингерда. Пошатываясь, поднялся он на ноги и вытер струйку крови, что из носа сочилась.

— Это сильный наговор, Волк, — говорит эриль. — Такой наговор и погубил янгара Белых Туров. И всякого погубить может, если известно, где враг находится, куда заклятье насылать. Соображаешь?

Уж это Ингерд сообразил, да еще как.

— Так ведь колдун этот любого погубить может! Без чести Рунар сражается, но как же воевать с неведомым?

— Всякого губить нет надобности, для такого дела мечи да копья да злоба с жадностью имеются, — эриль вздохнул, и в который раз Ингерд подивился — то стариком он выглядит, то молодым кажется. — Вот небо, Ветер, вот земля. Вот стоишь ты, вот я рядом с тобой. В твоем сердце война, и в моем сердце война. Ты избран, и я избран.

— Да кем избран? — не удержался Ингерд. — Зачем?..

— Чтоб землю эту защитить, погибель от нее отвести. Ты защищаешь ее мечом, я защищаю ее магией. И враг у нас один.

— Кто же?

— Имя ему Хёльмир, большой силой владеет он, и в совершенстве познал он эльдаику — Магию Рун, ничто не сравнится с этой магией.

— Чего же он хочет?

— Достигнув небывалого могущества, он возжаждал большего, и эта жажда погубила его душу, ибо он так и не понял, зачем ему это. Он стал рабом своей неутоленной страсти, и теперь его удел — нести погибель. Не закончатся в Махагаве усобицы, пока не утолит он свою жажду. Потому я здесь, и ты здесь, нам с ним воевать.

— Ты — да, но почему я-то? — нахмурился Ингерд, белую прядь со лба отводит. — Почему не Ян, Эйрик? Другие янгары? Почему мне ты говоришь об этом?..

— Зачем задаешь вопрос, если ответ давно в твоем сердце? Ты уже идешь по этому пути, неужто не понял еще? Вспомни, как ты пытался свернуть с этой дороги. И судьба гнала тебя обратно болью, как плетью, несчастьями, потерями. И с каждым неверным шагом твоя боль будет сильнее, несчастья — больше, потери — неизбывнее. Хватит прятаться, ты — избран, Волк. Иди и сражайся. Как сражаюсь я, подчинившись своей огдстаме. Как сражаются Эрлиг, Кьяра, Рунар. Поэтому и жизни ваши переплелись столь тесно, поэтому и пошла за тобой Волчица, как только увидела.

— А Рунар?

— Душа Рунара принадлежит эрилю Хёльмиру, он наполнил ее своей нестерпимой жаждой, он помыкает ею. Ты сражаешься с ним, но ты сражаешься с эрилем Хёльмиром. За дымом ты не видишь огня, малое заслонило от тебя великое. Прозрей, наконец.

Ингерд задумался, а потом говорит резко:

— Я понял. Я больше не слеп. Я знаю, что надо сделать.

И он быстро зашагал в подступившие сумерки к воротам становища Туров. Эриль Харгейд покачал белой, как снег, головой.

— Интересно, что он понял? — пробормотал он. — И отчего мне так же тревожно, как если бы он сказал, что не понял ничего?..

За спиной раздался шорох.

— Скоро твои тревоги либо умножатся, либо оставят тебя, — голос прозвучал из тени, скопившейся под наугольной башней.

— Не прячься, Кугун, я давно знаю, что ты здесь, — бросил за спину эриль, не оборачиваясь.

От стены отделилась фигура и обернулась Одиноким Охотником. Он подошел к эрилю.

— Ветер сказал мне о беде, что случилась здесь, — сказал он, и глаза его были черны, как вода в самом глубоком колодце, — потому я прилетел.

— Я ошибся, Орел, — промолвил эриль, и сейчас он был глубоким стариком с согбенными плечами — высохшим, слабым, уставшим. — Не того я защищал. Исмел Стиэри не был маэром, истинный маэр — его сын Эрлиг. Мое незнание погубило Тура.