– Честное слово, я не знаю…

– Зато я знаю! – Борис кричал так, что я испугалась, не случится ли у него сердечный приступ. – Я знаю! Эта чертовка подставила тебя! Мне уже звонила Амалия. Она в шоке. Ты еще не успела стать лицом дома, а уже умудрилась попасть в скандальную хронику!

– Я… – Бажов больше не пытался меня перебить, но я не знала, что сказать.

– Вот что. Сиди тихо и не высовывайся. Никуда не ходи. Никаких интервью, никаких вечеринок. Тогда, может быть, все и обойдется. Хотя я сомневаюсь.

– Значит… Значит, я не буду работать с Амалией? – упавшим голосом спросила я, хотя и так заранее знала ответ.

– И ты сама в этом виновата, – обманчиво спокойным тоном заключил Бажов, – обжора хренова!..

В ближайшем ларьке я купила одну из «желтых» газет. Лучше бы я этого не делала – поверила бы Бажову на слово. Весь разворот был посвящен моей скромной персоне. Были здесь и мои фотографии с последнего показа «Амалия Роша», и снимки с благотворительного бала. И другие весьма заинтересовавшие меня изображения – вот я сижу на белоснежном ворсистом ковре перед целой тарелкой пирожных и с самым сладострастным видом запихиваю в рот шоколад. Качество фотографий оставляло желать лучшего. И неудивительно – снимали-то через окно, причем с большого расстояния. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что произошло. Ева Сторм сама наняла папарацци и сама же выступила режиссером забавного сюжета – фотомодель, поедающая сладости. Естественно, коварная голландка в кадр не попала.

Я скомкала газету и запустила в мусорную корзину.

Еще вчера я была так счастлива, еще вчера мне ласково улыбался Париж. А сегодня улыбка обернулась презрительной гримасой. Похоже, скоро мне придется покинуть город мечты всех манекенщиц мира.

…А на следующий день я опять позировала Берсеневу.

– Она меня ненавидит, – призналась я ему, привычно пытаясь удержаться в противоестественной позе, – не знаю за что. Вернее, знаю, но это так глупо!

– Думаю, вы обе относитесь друг к другу немного неадекватно, – дипломатично сказал он. – Ева неплохая женщина. У нее свои проблемы. Она очень одинока, как и большинство «публичных» людей.

Серьезность его тона показалась мне подозрительной.

– Одинока? – мрачно повторила я. – Разве ты с ней до сих пор общаешься? Она сказала, что нет…

– Она тебе скажет, – тихо усмехнулся он. – А что в этом такого? Я с ней давно знаком. Настия, какая у тебя красивая линия бровей, – невозмутимо ответил он.

Я опустила руки. Мышцы ныли, как будто я была не моделью, а профессиональной спортсменкой после напряженной тренировки.

– Подними руки! Настия, я же еще не закончил, сейчас же подними руки, – взмолился он.

– Да подожди ты со своей картиной, – не выдержала я. Хотя, наверное, с моей стороны это был не совсем корректный выпад, все же Берсенев платил мне, и немало, чтобы я стояла перед ним в прозрачной тунике в позе парковой статуи. – И насколько близко вы общаетесь? Что происходит?! Неужели ты не видишь, что я запуталась?

Наверное, мой требовательный вопрос прозвучал нагло – Берсенев же не был мне ни мужем, ни даже любовником. Нас объединяла всего лишь взаимная приязнь, которая с моей стороны уже давно переросла в острое желание близости.

Я подозревала, что и он в меня тайно влюблен. Иначе какого черта он стал бы платить немереные деньги какой-то натурщице?!

– Запуталась? – изумленно повторил он, словно пробуя этот глагол на вкус. – Настия, но я ничего не имел в виду…

– Ты меня неправильно понял, – поторопилась объясниться я, – мне просто интересно знать. Но если не хочешь, можешь не говорить, само собой.

– Зачем говорить с прекрасными женщинами о других прекрасных женщинах? – философски рассудил он. – Есть немало других интересных тем. А руки ты все-таки подними.

– Да пожалуйста! – Я послушно вытянула их вверх. Но в позе моей больше не было желанной расслабленности. Я была напряжена, как пантера перед прыжком. – Но когда? Когда вы спелись?

Я понимала, что веду себя просто неприлично, что так с мужчинами вести себя нельзя. Но ничего поделать с этим не могла. Мое несчастное сердце словно пополам распиливали визжащей бензопилой. А он колдовал над своими кисточками и даже не обратил внимания, что натурщица бьется в предсмертной агонии.

Ответил он не сразу. По мне – лучше бы вообще не отвечал.

– Я пишу ее портрет, – сказал он.

– Что?!

– А что здесь такого? Я художник, иногда мне заказывают портреты. Я редко пишу за деньги, но если меня просят…

– Хочешь сказать… – Мне вдруг стало смешно, но это был нервный смех. – Хочешь сказать, что Ева платит тебе за то, что ты ее рисуешь?

– Ну да, – неохотно подтвердил он, – она позвонила и попросила написать ее портрет. Я согласился. А теперь, Настия, мы не могли бы вернуться к работе?

Я послушно замерла в знакомой позе, но губы мои все еще подергивались в нервной усмешке. Некоторое время Берсенев делал вид, что он ничего не замечает. Но потом с раздражением отшвырнул кисточку.