Говорю, что мы в посольстве не информированы детально о случившемся в Венгрии и следим за развитием ситуации по газетам. Считаю, что отношение тех экстремистов, которые собираются возле посольства и забрасывают его камнями, к моему правительству несправедливо. Оскорбления в адрес Хрущева и других советских руководителей, которых называют «жандармами» и «убийцами», нетерпимы. Ведь из всех стран Восточной Европы в годы войны именно в Венгрии — бывшей союзнице Германии — наиболее сильно проявлялись фашистские настроения. Возможно, и сейчас это сказывается на остроте внутреннего конфликта с коммунистическим правительством в Будапеште. Добавляю с максимальной, как мне кажется, дипломатичностью: «Не исключаю, что власти в Венгрии переусердствовали в усилиях по строительству социализма. Наверное, в Советском Союзе так думаю не я один».

Герхардсен не произносит ни слова, никак не комментирует услышанное. Он прекрасно понимает, что любые его высказывания по этому вопросу я обязан буду доложить своему руководству в посольстве. Это не входит в его расчеты. Он задал вопрос не для того, чтобы спорить со мной. Его цель — понять, что думает молодой советский человек по поводу происходящего.

Двенадцать лет спустя Герхардсен беседовал со мной о другой ситуации, также поставившей советскую внешнюю политику перед критическим выбором, — о вводе советских и союзнических войск в Чехословакию в августе 1968 года. Герхардсен, видимо, предполагал, что мои чувства похожи на те, о которых я. поведал ему в 1956 году, и даже попытался меня утешить. Он пояснил, что считает события великой трагедией для Чехословакии, Советского Союза и других социалистических стран. Но, сказал он, шторм уляжется. У Норвегии, несмотря ни на что, сохраняется объективный интерес к поддержанию добрососедских отношений с Советским Союзом, жизнь должна идти вперед и работа по обеспечению мирного сосуществования и разоружению не может прекращаться.

Из всех моих многочисленных бесед с Эйнаром Герхардсеном за чашкой кофе крепче всего засели в памяти два его высказывания. Первое повторялось неоднократно и, думаю, было рассчитано на то, чтобы я запомнил его на всю жизнь. Оно сводилось к тому, что история второй мировой войны была бы иной и жертвы были бы гораздо меньшими, если бы в международном рабочем движении не существовало раскола. Разногласия между коммунистами и социал-демократами в Германии открыли нацистам путь к захвату власти. «Если бы мы, представители рабочего движения разных стран, были достаточно умны и сделали все для объединения, тогда бы мы были действительно сильными и могли влиять на политику и весь ход мирового развития», — подчеркивал он.

Второй момент, на который обращал внимание Герхардсен и в наших беседах наедине, и на встречах с послом, состоял в том, что социал-демократы до сих пор паразитируют на Октябрьской революции в России. Она не только дала мощный импульс всей борьбе рабочего класса за свои права, но и поныне помогает социал-демократии занимать сильные позиции в обществе. Одновременно он не раз возвращался к так называемым «московским тезисам» Коминтерна, которые, на его взгляд, были неприменимы к условиям Норвегии и ничего, кроме раскола с Москвой и среди самих норвежцев, не принесли. Он считал, что, избери коммунисты Советского Союза путь классической социал-демократии, сегодня и наша страна, и весь мир были бы иными. В настоящее время эти вопросы всерьез волнуют наше общество, которое еще не может выйти из шока после развала СССР. Но в 50-е годы в руководстве нашей партии исповедовался тезис о том, что социал-демократическая идеология — это злейший враг истинного социализма.

С Верной мы также часто и подчас довольно остро дискутировали по политическим вопросам, и я много вынес из таких споров. Она не выдавала себя за большого знатока международных дел, но в вопросах социальной политики и образования, некоторых других проблемах внутренней политики Норвежской рабочей партии разбиралась прекрасно. Она истово защищала справедливую и человечную, на ее взгляд, партийную линию НРП. Политика социального выравнивания позволяла сгладить классовые противоречия. Наличие частной собственности не нужно отождествлять с капитализмом, поскольку прогрессивная система налогообложения дает возможность делать новые инвестиции и технически совершенствовать производство не за счет простых людей. «Мы перераспределяем национальный доход таким образом, что он идет на пользу слабым и беззащитным членам общества», — подчеркивала Верна.

В то же время супруга премьер-министра живо интересовалась всем происходящим в Советском Союзе. Ее радовали наши успехи в создании системы пионерских лагерей и воспитании подрастающего поколения. Она весьма высоко отзывалась о советской системе образования, уровне научно-технических достижений, особенно когда в Советском Союзе был выведен на орбиту первый искусственный спутник Земли. Верна просила поделиться советским опытом отбора в обычных школах талантливых детей, создания специализированных школ, скажем, с математическим и физическим уклоном, что позволяло готовить высококвалифицированные научные кадры.

Но она не стеснялась и резко критиковать некоторые стороны советской жизни. Прежде всего это касалось демократии. Она была абсолютно убеждена в ее отсутствии у нас. Верна доказывала мне, что даже в самой коммунистической партии у нас нет демократического процесса принятия решений. «Виктор, если бы руководитель НРП забыл о съездах и пленумах, он немедленно подвергся бы остракизму со всех сторон и моментально лишился бы поста. Сталин же не провел ни одного съезда во время войны и в первые послевоенные годы, и никто у вас даже пальцем не пошевелил. И это вы называете демократией?!»

Однопартийная система в нашей стране также была предметом резкой критики со стороны Эйнара и Верны. Я пытался ссылаться на особенности исторического развития, на то, что именно компартия руководила народной революцией и не могла уступить победу контрреволюционным партиям. Мои собеседники подчеркивали, что именно благодаря успешной конкуренции с другими партиями НРП стала мощнейшей политической силой в стране. Сознательный выбор народа, который отдает предпочтение именно твоей партии перед рядом других, вселяет и уверенность в правоте дела. Эйнар сухо заметил, что любые ссылки на исторические особенности не могут делаться вечно. Однопартийная система в Советском Союзе сложилась не навсегда, потому что партия рискует допустить серьезные просчеты при отсутствии оппонентов и критики. История подтвердила правоту моих оппонентов.