Он бы прекратил её усилием воли!

Андрей кивнул в ответ на просьбу мальчика. Гриша, обессилев, откинулся на сползшую вниз подушку. Его голова стукнулась о спинку кроватки, и мать бросилась к сыну. По лицу женщины катились слёзы, а её коса раскачивалась, как язык колокола на звоннице, когда дьявол вошёл в церковь.

Рустам Ахметшин-Павленко отошёл к мебельной стенке, взглянул в ту секцию, где когда-то было зеркало, а теперь плавали на пластиковом экране оранжевые рыбки, и причесался расчёской, которую достал из кармана рубашки. Рука мужчины дрожала, и чёрные волосы ложились с заметной волной.

Андрей сел на маленькую скамеечку, в полуметре от кровати. Его взгляд метался по комнате: кроватка, детский горшок, мебельная стенка, женщина, мужчина, госпожа Елизавета, умирающий мальчик…

Зачем ты здесь? — прорвался через поставленный волевой блок, внутренний голос. Андрей подавил его ещё одним усилием воли.

Андрей достал из внутреннего кармана пиджака мобильник и выключил его. Доходило девять часов вечера, и Анастасия могла потерять его и начать звонить. Андрей почувствовал на себе взгляд.

Мальчик смотрел на него и улыбался.

Андрей, улыбнулся и подмигнул мальчугану в ответ.

Андрей опустил голову и смотрел на испачканные краской тапки, выданные ему хозяином квартиры. Ему не хотелось поднимать взгляд и видеть, как мать совершает последние приготовления к сеансу. К чёрту всё, чем бы дитятки не тешились, лишь бы не плакали, лишь бы спокойны их души были.

Их бессмертные души.

Андрей представлял, что пришлось пережить этим несчастным родителям. Какие муки, переживания нужно вынести, чтобы дважды сменить веру, поменять фамилию? Или дело совсем не в муках и не горе тому виной было, а вера?

Искренняя человеческая и такая простая, что даже если родился ты глухонемым пигмеем и кроме джунглей ни хрена в жизни не видел. Даже если у тебя зубы заточены, кольцо в носу размером с халахуб и на коже рёбер зловещие шрамы от недавней инициации…

Даже тогда ты будешь чувствовать Бога и чтить его. Чтить и чувствовать. Аллилуйя…

Бога? Да, конечно. А как же Иисус Христос? Ведь нет пути к Богу, кроме как через Иисуса? — подумал Андрей и вспомнил вдруг Катю, говорящую ему за обеденным столом: «Представь, папочка. Ты заходишь ко мне, а я на коленях перед постером с Гэндальфом и хоббитами. Что бы ты начал думать обо мне?».

Тогда Андрей не нашёлся, что ответить, сейчас же точно знал: ничего особенного он бы не подумал о Кате. Когда увидел людей меняющих религии, как перчатки, в надежде на милость Бога единого, поневоле становишься терпимее.

Елизавета Сергеевна прошла мимо сына со скорбно опущенной головой. Андрей принюхался, пахло как будто ладаном. Супруги Павленко-Ахметшины разместились в разных углах комнаты.

Рустам сидел на циновке. Ирина Олеговна — прямо на полу, сложив ладони домиком возле груди и раскачиваясь в такт собственным ритмично звучащим мыслям. Мальчик покойно прикрыл глаза и словно бы спал. Если бы не простынка, которую он подтянул до горла, равномерно вздымавшаяся от дыхания, можно было бы подумать, что несчастный мальчик уже встретился с Богом, задобрить которого так рьяно хотели его родители.

Елизавета Сергеевна хлопнула в ладоши. Она так и не сняла казавшуюся безумно тяжёлой шубу из меха ондатры, только лишь расстегнула её. Андрей поразился огромному ожерелью у матери на груди. Не иначе оно было из пожелтевших клыков диких зверей. Мать ходила, ходила вокруг засыпающего мальчика и вдруг, раскинув полы шубы, упала на колени. Андрей поморщился, потому что ему казалось, что матери в этот момент было больно.

Андрей открывал глаза только когда бес любопытства «а что там сейчас происходит» совсем уж одолевал. Елизавета Сергеевна троекратно хлопнула в ладоши. Мать мальчика прекратила раскачиваться из стороны в сторону, замерла чуть вбок от прямого положения спины, как навечно вставший маятник древних часов.

Андрей прокручивал в сознании варианты ответа Анастасии на закономерные вопросы: где ты был после работы так долго? Если бы он ответил, что у матери, это не стало бы семейной драмой. Но чего-то в их отношениях стало бы меньше. Чего-то близкого, интимного и безумно дорогого, что Андрей не хотел терять.

— Открыть глаза! Всем!

Андрей повиновался голосу матери, как и всякий скептик, готовя на губах усмешку, мол, я сам в этот бред не верю, но что тут поделать, когда попросили.

— О-о, — прошептала Ирина Олеговна. И маятник её тела вновь пришёл в движение, от чего пламя свечей затрепетало, а Елизавета Сергеевна, стоявшая на коленях возле ног мальчика в кровати, поморщилась как от зубной боли.

— Ал-х-х-х, — выдохнул Рустам и часто заморгал раскосыми карими глазами, превратившимися в темноте комнаты в угольки…

Какого же было изумление Андрея, когда от шести свечек, в подсвечниках в виде страшных мордочек, под потолок, прямо над кроватью мальчика, в том месте, где когда-то висела люстра, а теперь торчал крюк, словно призыв самоубийце: вешайся на мне, я свободен… В это место от свечей, колыхавших возле себя фонарики призрачного света, вдруг ринулись к потолку, шесть зигзагообразных молний!