Шрифт:
— Мне что? — Настя тоже встала. — Мне ничего! Только я не хочу, чтобы мой муж свихнулся! И спрыгнул потом с балкона.
— Насть, если скинусь даже с нашего третьего этажа, то не убьюсь, а раздавлю какую-нибудь соседскую кошку.
— Выкини записку и ошейник. Пожалуйста, — попросила Анастасия, прижимаясь к мужу.
— Это память, — сказал он.
— Память — это фотографии. Память — это сердце! А то, что ты положил под замок сейфа — паранойя! С тобой что-то происходит, Андрей. Я чувствую это, не скрывай, расскажи…
— Это порядком достало меня, — Андрей опустился на табуретку, подумав, что ещё немного и заснёт на кухне.
— Я так и знала, Андрей, — прошептала Анастасия, садясь рядом. — Я так и думала всю ночь. Всё дело в твоей вере…
— Вере? — Андрей нахмурился.
— Да, Андрей. Твоя вера делает тебя слабым. Ты верь в Христа! Я же не против. Православие оно очень доброе, как котёнок… Ему молочка своими молитвами подливай. Но не надо на работе его применять. Ведь этот Ким жёсткий руководитель? Очень, вероятно, жёсткий?
Андрей кивнул.
— Отвечай ему тем же! Не уповай на Бога, Андрей. Действуй сам. Ким ударил тебя и ты бей. А ещё лучше бей до того, как он ударил тебя!
Андрей молча ушёл с кухни. В спальне он плюхнулся на кровать, заваленную мягкими игрушками.
Всё меняется вокруг. Мир сговорился и начал сдвигаться со своей оси, и я тоже не могу удержаться на месте, — думал Андрей, — Призрак матери мне сказал, что Бога нет. Аркаша говорил то же самое. Анастасия только что говорила о том же.
Всё изменилось вокруг, говоришь? — спросил голосок в голове. — А может быть, ты меняешься? Ты подготавливаешь почву для ростка чего-то нового, что живёт в тебе?
Для силы?
Андрей сел на кровати. Ладонь сложилась в тройную щепоть и потянулась ко лбу. Он хотел перекреститься и прочитать «Отче наш». Вместо этого с каким-то животным рыком, Андрей свалил тело на пол и принялся отжиматься.
20 — 30 — 40 — 50 — 60.
Андрей перевернулся на спину, тяжело дыша. Мышцы подрагивали, шейные позвонки с остеохондрозом сдавили нервы, и голова пульсировала болью.
Лучше боль, чем слабость. Лучше боль.
Андрей вскочил и как был в семейных трусах, так и принялся боксировать с невидимым противником.
4
Следующие рабочие дни на «Заводе стекла» прошли для Андрея под знаком того, что он сам про себя окрестил, как «православное благословенное лицемерие». Он довольно часто пересекался с Кимом и каждый раз, когда нужно было решить производственную задачу, а Ким…
Что же делал такого Ким?
Если такие качества, как презрение, высокомерность, хамство возвести в куб, то получится манера ежедневного общения Кима.
Исключения были.
Не всех Ким гонял с одинаковой жестокостью. Не из всех он стремился сделать «настоящих нормальных людей». Кое — кто избегал его оглушительной критики не в бровь, а в глаз, после которой человек задумывался, а зачем я вообще появился на свет и как дожил до этого дня?…
Некоторые грозились написать заявления об увольнении, если Ким не прекратит нападки… В таких случаях Ким действовал и вовсе решительно. Он брал взбунтовавшегося человека за руку и насильно тащил работника в отдел кадров.
— Увольняйся! — говорил он.
Многие уволились, но не настолько много, чтобы работа в цехе логистики остановилась. Да, все на заводе превратились в издёрганных нервных волков, грызущих глотки другу другу, но стекло исправно обрабатывалось, закаливалось, вставлялось в стеклопакеты, упаковывалось и ехало к клиенту, заплатившему деньги…
«Завод стекла» работал.
Каждый раз, издалека завидев здоровенную фигуру начальника, Андрей шептал про себя молитвы, и настраивался на добрый, позитивный лад. Лучше всего помогали воспоминания о собственных пороках. К примеру, как дал от ворот поворот брату, пришедшему за помощью, а тот после этого возьми да и покончи с собой. Как возомнил о себе, что чуть ли не святой, а на самом деле — слабак. И вся история, происшедшая с Аркашей сейчас повторялась с ним самим…
Подходил Ким, унижал как обычно: «Что это у вас, Андрей Иванович, на третьем участке насрано что ли?»
Андрей улыбался и мысленно читал «отче наш», взгревал любовь к Богу и этому человеку… Ким через пять минут придирок снисходительно улыбался и даже иногда трепал Андрея за плечо.
— Вы как щенок добрый, Андрей Иванович, — говорил он, презрительно улыбаясь. — Всё стерпите! Терпила вы горемычный.
Андрей чувствовал себя так, будто его вымазали дерьмом и посыпали перьями.
Временами он стал скрежетать зубами и не всегда замечал за собой эту привычку. Однажды на него в столовой долго смотрела женщина из отдела кадров, прежде чем он понял, что буквально хрустит зубами, размышляя об очередной прилюдной выволочке, устроенной Кимом.