Кифарский хлопнул дверцей и шутливо приказал мне не опаздывать. Это его демонстративно-напыщенное распоряжение я воспринял как шутку. А с точки зрения сидевших на лавочке и выглядывавших в окна соседей Кифарского, все выглядело по-другому.

Дорого бы я заплатил, чтобы наша с ним встреча через восемнадцать лет оказалась просто случайностью.

Гуляева я нашел по горсправке — не хотелось беспокоить и без того занятую местную милицию.

Старик жил на берегу синего моря. Жил один, без старухи. Трехметровый забор с остро отточенными металлическими пиками по всему периметру встал преградой на пути к знакомству с отставным подполковником. Найдя на нем кнопку электрического звонка, с помощью азбуки Морзе я передал привет от Коробейникова.

В глубине двора хлопнула дверь, залаяла собака; на лай откликнулась вторая. «У него что, две собаки, что ли?» — подумал я. Но ошибся. Через секунду окрестности огласились таким лаем, что стало понятно: за забором проходил симпозиум собак Приазовья, на который были приглашены делегации ближнего и дальнего зарубежья.

Морзянка и фамилия Коробейникова сработали лучше всякой визитки. Оценив нас с «ниссаном» профессиональным взглядом, хозяин улыбнулся и протянул мне руку.

— Вениаминов, — представился я. — Игорь.

— Никитич, — ответил он коротко. — Сейчас ворота отопру.

На вид ему было лет пятьдесят, но если бы не седая, как лунь, башка, можно было бы дать на пяток меньше.

Двор Никитича разделялся на три участка: сад, огород и собачий питомник. Кроме крупных, породистых «кавказцев» в двадцати клетках двухэтажного вольера, меня встречал десяток «немцев», сенбернаров, водолазов и разномастных щенков, гулявших без привязи. Выйти из машины означало бы самоубийство.

— Альфа!.. Вымпел!.. Байкал!.. Алтай!.. Кабул!.. Душман!.. — властно позвал хозяин. — Зойка!.. Машка!.. Кардан!.. Шериф!.. Пуля!..

Собачки поочередно отбегали в сторону от машины, уводя за собой несмышленых щенков, и садились, образовывая круг диаметром десять метров. Такую дисциплину до сих пор я видел только у нас в «Альфе».

— Выходи, не бойся, — распахнул дверцу Никитич. — Те, которые гуляют, не кусаются. А которые кусаются — не гуляют.

Я соскочил с подножки. Насыщенный зеленью двор дышал свежестью. Крытый шифером домик с верандой служил, наверно, вольером для хозяина.

— Цыц! — крикнул он. В конференц-зале установилась тишина. Какой-то младший научный сотрудник вякнул не по теме доклада и тут же получил широкомасштабной сенбернарьей лапой по загривку. — Айда, искупаемся, — позвал меня Никитич и пошел в противоположную морю сторону по дорожке, протоптанной вокруг дома.

Я пошел за ним под усиленным конвоем. Шаг вправо, влево, назад, равно как и прыжок вверх, был бы истолкован как попытка отклонения от маршрута — меня бы съели вместе с пистолетом и суточными.

С тыльной стороны привилегированного вольера голубел бассейн пять на десять метров, любовно выложенный кафельной плиткой и окруженный разлапистыми деревьями. Увидав этот оазис, я не смог отказать себе в удовольствии искупаться в третий раз за сегодняшний день.

Немногословный Никитич разделся до трусов и, оттолкнувшись от бетонного края, почти вертикально ушел под воду. Я последовал за ним.

— У-ух-х!.. — вынырнув, ошалело посмотрел на Никитича. Вода оказалась обжигающе ледяной.

Он засмеялся:

— Я сюда воду из артезианской скважины качаю. Если хочешь потеплее — море недалеко.

— Здорово! — проплыв туда и обратно по диагонали, не удержался я от восторга. — В жизни ничего подобного не видел!

Бассейн обступили собаки, высунув языки, с завистью смотрели на нас.

— Машка хорошая, умная собачка, — подплыв к одной из немецких овчарок, галантно поцеловал ей лапу Никитич. — И Алтай хороший. Скоро обед, ребята.

Забор, навес, беседку и уборную на заднем дворике сплошь оплетал виноград. Спелые гроздья лопались на солнце и искрились каплями сладкого липкого сока. Если это был не рай, то еще более усовершенствованное его подобие. Впервые мне захотелось выйти на пенсию.

— Чьи же это красавцы? — спросил я у Никитича, когда он вынырнул в очередной раз.

— Ничьи. Собрались вместе и живем. А я у них вроде за вожака. Всех нас в свое время из органов списали.

О семье я у Никитича спрашивать не стал, посчитав, что на первый раз вопросов достаточно. Он подтянулся на руках и выбросил на берег мускулистое тело, на котором было столько шрамов, сколько мне лет, а может, и того больше.

Мы прошли в беседку. На столе появилась корзина с фруктами и белым хлебом. Для утоления жажды предлагался сок ассорти.