И в июне: Цугалу на кафедру эстетики; умер Бруначи, надо собрать памятное заседание, заказать мемориальную доску, найти преемника; хорошо б перевести экзамены на осень по примеру Праги. В июле конкурс на кафедру философии в Павии и Падуе, среди пяти претендентов сын Джовьо Балтазар (да, жизнь прошла); теперь конкурс на кафедру древних языков, как у Лемберга в Вене; из Брешии просится обратно Николини. Наконец-то запрос: а кто ж сменит тебя, Вольта? В какой раз отвечаю — Конфильяччи! Иначе уйдет, а таких, кто может взяться за подобное дело, немного.

Попутно с ежедневными административными заботами приходилось успевать делать кое-что для себя. Едва упросил Джовьо написать друзьям в Вену, чтоб разрешили носить орден Почетного Легиона, что ж зря лежать изящному крестику? Год, надо же, пришлось ждать диплома из Ливорно, впрочем, и Вольта три месяца потянул с благодарностью, был безмерно занят. В феврале немного занемог, пришлось Терезе мчаться в Павию, ухаживать за мужем. В апреле успел отправить письмо к Линусьо с приветом от Бруньятелли и его деток, они уже сотрудничали в отцовском журнале.

В мае удалось выкроить день-другой для серьезного дела. Еще в прошлом году Грасси издал в Милане роскошный «Военный словарь», а Монти взорвался негодованием: кому нужна эта чушь про крестоносцев? Вместо того чтоб зря тратить время, предложил Монти, не лучше ль писать про гигантов нашего века, таких, как Ориани, Вольта, Джордани, Мустоксиди?

Еще в 13-м году Вольта способствовал вводу Монти в Институт Италии. Тот поднял острую проблему реформы итальянского языка. Создали инициативный комитет из десяти человек, Вольту ввели как знатока научной терминологии и поэта. Когда австрийцы сменили французов, коллега Соро взлетел в североитальянские министры, в 1815 году он разрешил работу над словарем, в октябре того же года собрали сведущих людей, во главе их поставили Бернадотти, и работа закипела.

Словарь скоро появился, удивительное в другом: как Вольты хватало на все дела? Он один в университете выполнял функции, которые в наше время лежат на деканате, ученом совете, отделе кадров, кафедре и областном отделе высшего образования. А тут еще лингвистика! Нет, не правы те, кто позднее припишет Вольте «умственное истощение», якобы мешавшее ученому вести плодотворную научную работу (например, известный историк физики Розенбергер). Вольта служил преподавателем с тех самых пор, как 44 года назад Фирмиан дал ему сверхштатную должность регента. Наука как таковая для Вольты всегда была предметом увлечения — любимым, получавшимся, в конце концов, принесшим славу, но предметом бесплатным. Зато на старости лет профессор превратился в чиновника высокого ранга по части образования.

Не за горами был конец его каторжной профессорской службы, к нему следовало готовиться. В июне университет погасил долг за жилье, накопившийся за три года аренды квартиры в Павии, где Вольта жил со Скарпой. В июле удалось добиться для Конфильяччи дополнительно 500 лир в год на метеорологическую обсерваторию. Из дома писала Тереза: волнуется, мучают какие-то предчувствия, хотя ничего нового нет. «Прочитал твое письмо и огорчился, — отвечал Вольта. — Радует только, что нет новостей, это уже хорошая новость. У нас тут в Павии 23 градуса, ночью 17, утром 20. Жары нет, но хочу в Комо».

Свершилось долгожданное событие: Луиджи и Занино 6 августа получили дипломы с отличием! Кожаные папки, латинские буквы — красота! Отец сразу послал в Комо гонца: пусть слуга Виченцо обрадует мать, через неделю усядемся за праздничный стол, с нами приедут Гульярди и Конфильяччи.

После семейного банкета из Комо в правительство полетели депеши: следует воздать должное Конфильяччи, он тянет воз и за Бруначчи, и за меня, надо бы дать ему 1151 лиру в год. Не забудьте, еще через месяц напоминает канцелярии добросовестный декан из Комо, что курс общего естествознания непременно следует расчленить на химию, физику, теплоту, теорию с фундаментальными принципами и описанием молекулярных притяжений (!).

Конфильяччи был бы рад сменить Вольту, но старика все же оставили деканом, правда, предоставив ему право бывать дома почаще. Все оставалось по-прежнему, ярмо ненамного стало легче. В ноябре опять про латынь, ее надо в курсе усиливать, вот почему «Руководство по теоретической и практической философии» Сальвиоли признано предпочтительней итальянской «Логики» Соаве.

Плохие новости не задерживаются: только вспоминал Бруньятелли, а его уже нет, всего пятьдесят семь! А ты, Конфильяччи, напутствовал Вольта из дачного дома в Лаззате своего помощника, был бы хорошим ректором и будешь им непременно. Впрочем, с теми, кому покровительствовал Вольта, что-то не ладилось, в Милане приходилось расхваливать аббата слишком сильно, когда переправлял в центр деканские отчеты.

Умилил Катеначчи, прислав новенькое издание «Поэзии и прозы» Мартиньоли (уж пять лет, как нет на свете старого друга!) и надписав дарственную: «Искусство антики, твоя стрела дрожит, когда ты целишься в недревние предметы!» Ах, негодник, знает, что Вольта пятится по жизни, уставясь в идеальное прошлое!

А в целом год выдался спокойным. Тициановский университет издал стихи молодого Вольты. Дюлонг и Пти поставили интересный опыт с тепловым расширением ртути, с двумя термометрами и двумя уровнями, надо вводить в курс как классику. В Аахене собрался конгресс стран-победительниц, решили вывести войска из Франции: она уже выплатила контрибуцию и может войти пятой страной в коалицию. Наполеон еще жив, но память о нем почти умерла. Вот и Монж 8 июля преставился, хорошо, что еще не казнили за прегрешения, всем уже осточертела кровь. К старости «барон устьев Нила» обезумел, много волновался на своем веку. Итальянцы не любили этого морского министра, Бонапартова друга, участника походов в Египет и Сирию. Во исполнение приказов Директории именно Монжу пришлось обозами вывозить из Италии 500 ящиков с картинами и скульптурами, создавать и ровно через девять месяцев уничтожать Римскую республику, вводить нудную систему департаментов, советов, выборов по французскому типу, отдавать страну нерадивым марионеткам, пяти консулам и десятку министров. Как было не смеяться, глядя на тщетные потуги увлечь итальянцев «Марсельезой» и переводами Корнеля, Мольера, Расина.