Вожеватов. Дело обойдется как-нибудь...

Кнуров. Ну, едва ли.

Вожеватов. Карандышев посердится немного, поломается... и опять тот же будет.

Кнуров. Да она-то не та же... (Разрядка моя.— А. П.) Ведь чтоб бросить жениха чуть не накануне свадьбы, надо иметь основания... Значит, она надежду имеет на Сергея Сергеича... И должно быть, обещания были определенные и серьезные: а то как бы она поверила человеку, который уж раз обманул ее!

Вожеватов. Мудреного нет: Сергей Сергеич... человек смелый.

Кнуров. Да ведь как ни смел, а миллионную невесту на Ларису Дмитриевну не променяет... Так посудите, каково ей, бедной!»[86]

Надо отдать должное уму и наблюдательности Кнурова — он многое понял: он понял, что Паратов не бросит миллионную невесту и что Лариса уже не сможет вернуться к Карандышеву. Более того, Кнуров заметил, что и объяснение по этому поводу уже почти состоялось.

Да, Паратов не сможет сорвать с себя «эти цепи» — Лариса поняла это еще там, на той стороне Волги... Это понял и сам Паратов...

ДЕЙСТВИЕ IV. Явление VII

Входят Паратов и Лариса.

Лариса. Ах, как я устала. Я теряю силы, я насилу взошла на гору. (Садится в глубине сцены на скамейку у решетки.)

Паратов. А, Робинзон! Ну, что ж, ты скоро в Париж едешь?

Робинзон. С кем это? С тобой, ля-Серж, куда хочешь, а уж с купцом я не поеду. Нет, с купцами кончено... Невежи!.. Я всегда за дворян.

Паратов. Это делает тебе честь, Робинзон. Но ты не по времени горд. Применяйся к обстоятельствам, бедный друг мой! Время просвещенных покровителей, время меценатов прошло. Теперь торжество буржуазии, теперь искусство на вес золота ценится, в полном смысле наступает золотой век...

Опять — та же скамейка, что и в I действии, и опять Ларису тянет к этой же решетке!

Разлетелся вдребезги «Париж» Робинзона, так же как лопнули паратовские надежды вырваться из-под власти золота...

О ком же, как не о себе самом, мог сказать Паратов с такой горечью?! Какое презрение к времени «торжества буржуазии» — «золотого века», где все ценится на деньги.

Как странно: Паратов, не мыслящий своего существования без золота, ненавидит мир, где все «ценится на вес золота»...

Да, очевидно, Паратов сложная, по-своему, фигура. Не мог же Островский вложить слова, осуждающие «золотой век», в уста человека, который бы чем-то не был ему симпатичен... Наверное, все-таки Островский хотел более осудить те «законы жизни», которые так изуродовали психологию красивого, сильного, умного Паратова, чем самого Паратова...

Итак, Паратов понял, что «суждены... (ему) благие порывы, но свершить ничего не дано...».

А свидетельство того, что это поняла и Лариса,— ее «слезки», которые заметил уже и Кнуров... Следовательно, то, что происходит далее на сцене,— это уже следствие чего-то случившегося там, «на той стороне...».

«Паратов. Позвольте теперь поблагодарить вас за удовольствие — нет, этого мало — за счастье, которое вы нам доставили.

Лариса. Нет, нет, Сергей Сергеич, вы мне фраз не говорите! Вы мне скажите только: что я — жена ваша или нет?.. Маменька видела, как мы уехали... Она покойна, она уверена в вас, она только будет ждать нас, ждать... Чтобы благословить... У меня один жених: это вы.

Паратов. Извините, не обижайтесь на мои слова! Но едва ли вы имеете право быть так требовательны ко мне.

Лариса. Что вы говорите! Разве вы забыли? Так я вам повторю все сначала. Я год страдала... я решилась, наконец, выйти замуж… …Явились вы и говорите: «брось все, я твой...» Я думала, что ваше слово искренне...

Паратов. ...Послушайте, Лариса Дмитриевна! Вы допускаете мгновенное увлечение?.. Допускаете ли вы, что человек, скованный по рукам и по ногам неразрывными цепями, может так увлечься, что забудет все на свете...

Лариса. ...И хорошо, что забудет!

Паратов. ...Угар страстного увлечения скоро проходит, остаются цепи и здравый рассудок, который говорит, что этих цепей разорвать нельзя, что они неразрывны...

Лариса. ...Вы женаты!

Паратов. Нет... Я обручен... Вот золотые цепи, которыми я скован на всю жизнь.

Лариса. Что же вы молчали?

Паратов. Разве я в состоянии был помнить что-нибудь! Я видел вас, и ничего более для меня не существовало.