– Раин? – вскрикнул Эринто.

– Шутка ее величества! – пожал плечами Ниссагль. На Родери были стальные позолоченные оковы, за спиной у него стояли два черных стражника. – Идемте, идемте…

Они вошли вместе со всеми в распахнутые двери, заспешили вдоль нижних столов, застеленных парчой, уставленных одинаковыми блюдами и подсвечниками из литого серебра.

Стол верхний, в виде буквы U, под балдахином в желто-лиловую клетку, покрывала атласная скатерть, даже в этом красном дурмане сверкающе-белая, как снег, с тяжелой негнущейся каймой из многоцветного аксамита, галунов и украшенных жемчугом кистей. Посудины здесь были из чистого золота, на костяных и хрустальных лапах с перламутровой чешуей на изогнутых ручках. Запах яств смешивался с пронзительным и пряным ароматом из курильниц… Эринто и Ниссагль взошли на возвышение, ожидали королеву не садясь– Оглушительно зазвенели сверху фанфары. Гвардейцы в золоченых чеканных кирасах с лязгом сделали на-караул алебардами.

Распахнулись боковые узкие двери.

– Ее величество королева Эмандская Беатрикс! – раздался сдавленный и пронзительный голос Раина. Все зашелестело и замерло.

Она вошла. Она близилась. Ниссагль преклонил колено. Эринто запоздал, холодея и бледнея, потому что разглядел не только ее, но и того, с кем об руку она шла к тронному креслу.

Платье на ней было пурпурным, и алая мантия с горностаями, распяленная на руках дюжины пажей, казалась блеклой в сравнении с этим платьем. Густые складки шевелились, словно жили сами по себе. Частые рубины переливались в них, точно капли крови. Золотое шитье представляло собой намеренно бессмысленный узор. Широкий и высокий стоячий воротник, затканный золотом, окружал ее голову таким блеском, в котором меркла даже корона, прижимавшая чрезвычайно длинные и густые белокурые волосы, ниспадающие до самых колен… С содроганием Эринто понял, что это парик наподобие тех, что у потребляют, лицедеи, парик, сделанный из конских хвостов и завитой. Меж золотых отворотов воротника, меж завитых локонов белела нарочито целомудренная слоеная шемизетка, закрывавшая ее грудь до горла. Лицо темное, накрашенное, как у деревянной статуи, с карминными неподвижными губами. А под руку – Эринто взглянул еще раз исподлобья, чтоб удостовериться, не ошибся ли, – ее вел некто, пугающе похожий на обезглавленного Сикрингьера Фрели. Тот же ясный очерк лица, те же безупречные черты, только волосы с белого лба откинуты, и так спокойно и гордо шествует он рядом с Беатрикс!..

Эринто смотрел остановившимися глазами, как этот ангелоподобный юноша вел ее, словно орошенную кровью, к тронному креслу Эманда. А за ними длинной чередой входили, отставая друг от друга на шаг, предатели. Вот седой Морн, похожий на паладина, на нем два ожерелья, хризолитовое и изумрудное, звенья которых выкованы в виде оленей, а у пояса длинный меч в ножнах из нефрита. Вот беглый примас Таббет в черных атласных ризах, с канцлерской цепью поверх панагии, с кисой для печати у пояса. Вот Раэннарт, продажный вояка, в синем бархате с золотыми пчелками, при мече, кинжале и золотых шпорах. Вот Вельт, тоже купленный королевой, желто-лиловый, роскошный и важный, как петух. Вот примас-настоятель Эйнвар, в высокой митре и лиловых ризах, с омофором, расшитым хрусталем и аметистами, а за ними в два ряда советники и законники в парчовых упландах с куньими капюшонами…

– Садитесь, разрешено! – Ниссагль дернул его за рукав и сам опустился по левую руку от королевы. Воцарилась тишина. Королеве принесли огромный кубок с двумя ручками, она встала, тотчас встали все, подняв полные бокалы, ожидая королевского слова.

– Возлюбленные мои подданные. – Звучный голос Беатрикс был слышен в самых дальних углах тронного зала. – Возлюбленные мои подданные, в этот час нашего торжества мы не должны забывать о Боге и законах Его. – Прекрасный спутник Беатрикс слушал ее, буквально глядя ей в рот, но Эринто заметил также, что у этого юнца в глазах читаются гордость и бесстрашие взрослого воина. Герб в виде оленя вполне подходил ему. – … Господь говорил: «Люди, прощайте друг другу, а карать буду я». Но Господь знает, сколь трудно прощать и как легка и сладостна месть. Он знает, что сердцу человеческому возмездие ближе всепрощения. И вот я говорю вам: Он покарал наших врагов нашими же руками, потому что сие возмездие есть одновременно и Божья кара. Знайте же, что именно так и случилось, и, стало быть, наша месть благословенна, ибо наше желание и Божий промысел совпали. Забудьте о пролитой крови и причиненных страданиях, ибо все, что было совершено, совершилось по воле Бога, и совесть ваша должна быть чиста. За святое возмездие я поднимаю кубок!

Раздались возгласы восхищения и одобрения. Все опрокинули кубки, Беатрикс обмахнула губы рукавом…

Встал примас Эйнвар, но Эринто его не слушал.

– Кто это рядом с королевой? Вон тот красивый рыцарь? – лихорадочным шепотом спросил он у Ниссагля.

– Красавчик? Сын Иогена Морна, Авенас.

– Они любовники?

– Нет пока. – Ниссагль тонко улыбнулся. – Мальчишке четырнадцать лет, и у него не то воспитание.

Иоген Морн говорил о вразумлении своем, да так ловко, что ухитрялся выглядеть вполне достойно.

Беатрикс смеялась, кромсала на блюде золотым изогнутым ножичком редчайшую снедь, перешептывалась с Авенасом, прикрывая подкрашенные глаза, а тот отвечал ей неизменно влюбленным взглядом. Любовь хорошо видна в таких глазах, как у Авенаса, но ведь именно такие глаза никогда не видят лжи раскрашенного лица. Никогда. Вот он налил ей вина из хрустального сосуда в пустой кубок, легко и заботливо, без смешной и жалкой суеты, с какой служат дамам влюбленные пажи. Она ласково улыбнулась. О, лучше бы Беатрикс была грубой уродкой! Лучше прямое несовпадение во всем, чем этот язвящий душу разрыв между прекрасным и приукрашенным! Ведь всем всё понятно! Морн величаво улыбается, глядя на них, Раэннарт с Вельтом намеренно отворачиваются. О, как она умеет лгать, эта ловкая говорящая кукла! Она замучает этого мальчика, она втравит его в беду, она помутит его разум! Резала глаза белизна ее атласной шемизетки, нарочито укрывающая грудь до горла. Если б знать, что она ему говорит, что она ему уже сказала, что еще только скажет в пылу притворной страсти!.. А впрочем, зачем ему, Эринто это знать?..

В сторону Эринто Беатрикс не повернулась ни разу, словно его не было за столом.

Поднялся Ниссагль и провозгласил шуточный тост за палачей, сказав с улыбкой, что все есть палачи Господа Бога и в любой час он может руками людей свершить Божье возмездие, а потому надо выпить за палачей. Тост был последним, и уж такие гости собрались на этом пиру, что и годы спустя иначе как Пиром Палачей его не называли…

Потом танцевали, и Беатрикс не расставалась с Авенасом, зачастую рука об руку выходя с ним из круга, где похотливо изгибались танцующие с выражением сытости на лицах.

Потом снова накрыли столы, принесли легкие, острые и сладкие кушанья, множество хороших вин в сосудах, выточенных из цельного хрусталя. Все неторопливо насыщались. Пир плыл в ночи, словно тяжкая роскошная галера, с Эринто никто не заговаривал, и сам он не заговаривал ни с кем, только порой ловил на себе наблюдающий взгляд Ниссагля и был ему благодарен хоть за такое внимание.

Раин стоял в одиночестве, сложив на груди скованные руки и понурив белокурую голову. Вокруг него на пять шагов было пусто, как вокруг зараженного львиной хворью, даже стража стояла в отдалении, – да, собственно, что он мог бы сделать, один и скованный?