Словно очнувшись, Раин прошел на середину залы и объявил о песенном состязании в Круглом чертоге. Все двинулись туда. Там было прохладнее, сводчатый потолок подпирали тонкие желобчатые колонны. Было приготовлено много кресел, так, чтобы хватило на всех дам, и скамеечки с подушками для их поклонников. Все расселись. Беатрикс и Авенас, словно супруги или нареченные, заняли два самых высоких, застеленных белым мехом кресла. На треножниках стояли золотые блюда со сластями, свечи наполняли воздух изысканными ароматами.

Певцов тоже вызывал Раин, развернув в скованных руках пергамент с именами. Менестрели были в основном местные, и лишь несколько – из Марена и Элеранса. Слушатели грустили, мужчины полулежали в ногах у дам, и лица их были более томны, чем у женщин.

Эринто выступал последним. Двое пажей вынесли для него на подносе старинную дивной, красоты лютню, задрапированную в белый затканный серебром шелк.

Эринто неспешно опустился на табурет, положил лютню на колени и на миг замешкался.

Теперь Беатрикс сидела прямо перед ним и была видна отчетливо, каждый волос ее длинного парика. Лицо ее, сильно и искусно накрашенное, вблизи казалось еще более неживым, деревянным или каменным, как у статуи.

На правой руке была надета довольно большая алая перчатка, – он хорошо разглядел ее, когда Беатрикс, ласкаясь, накрыла этой рукой руку Авенаса. Алая перчатка выглядела зловеще, словно являла собой какой-то порочный знак – несмываемое кровавое пятно, когти или шестой палец.

Эринто заиграл и запел, глядя в упор на Авенаса, прямо в его близкие глаза. Он постарался вложить в исполнение баллады негодование и скорбь, он жаждал дать своим словам силу заклятия, чтобы они сняли с глаз Авенаса пелену, нарисовали бы образ Красоты, неизмеримо далекий от этой лживой накрашенной женщины. Звуки бились, словно вода в роднике. Лица слушающих затуманились. Лютня звенела горестно, а в голосе певца словно открылась последняя глубина, и изливались оттуда печаль и боль.

Все тщета и суета, лишь раскрашенная кукла ненаглядная твоя, рыцарские цепи блещут на груди у подлецов, только вслушайся и тут же ложь от правды отличишь, и покажутся тенями те, кого живыми мнил, с ликов темных и недобрых сразу маски опадут – эти слова звучали в душе Эринто, но не срывались с его губ.

Ему чудилось, что в круг входит принцесса в серебряной лунной маске и слезы ее текут по серебру, застывают на платье маленькими мерцающими камнями. Потом ее образ истаял. Под рокот струн, негромкий и угрожающий, возникло другое видение: Беатрикс – с пеной у посиневшего рта, с черными мокрыми глазами животного, – она хватала скрюченными пальцами воздух, задыхалась, корчилась в неистовой звериной жажде жить…

И вдруг все рассыпалось – он увидел напротив себя ее нынешнее спокойное лицо с пустыми глазами. Авенас искоса глядел на нее – влюбленно. Живая и гордая краса его была еще явственнее. Почему, почему же он не замечает ее лживость? Почему не ищет равную себе для служения? Почему остановился и не хочет видеть ничего дальше глаз Беатрикс? А она через несколько минут прошепчет ему, нарочито запинаясь (якобы от волнения), что героиня этих баллад…

Вокруг, подпирая щеки, вздыхали растроганные предатели.

В припадке внезапного гнева Эринто хотел оборвать песню бессмысленным воплем и швырнуть лютню об пол – но лишь крепче сжал ее и допел до конца, сказав глухо: «У меня нет более песен для вас».

Зашелестели хлопки, вспорхнули к потолку вздохи, прозвучали сказанные вполголоса хвалы.

Руки Беатрикс (левая тонкая, белая, прекрасная, правая – в большой красной перчатке) не шевельнулись. Она только закивала головой в короне. Корона была ей к лицу – тяжелая, с мертвенно-тусклыми камнями неестественной величины.

– Что хочет в награду Золотой Голос Святых земель? – послышался обычный вопрос.

– Беседы наедине с владычицей Эманда, – сказал Эринто быстро и глухо, чтобы не успеть испугаться.

Беатрикс улыбнулась с приличествующим случаю изумлением.

– Престранное, хотя и невеликое требование. Он против воли восхитился легкостью, с которой она играла любую из своих ролей. Краска придавала притворству достоверность. Она встала, кивнула зардевшемуся Авенасу и левой рукой дала Эринто знак следовать за ней. Они вышли в темную холодную галерею – крытый мостик между близко стоящими башнями, освещенный одним факелом. По кирпичному полу тянуло сквозняком. Отблески пламени прыгали по смолянисто-черным чешуйкам мелких стекол. Беатрикс обернулась – в мятущемся свете огня лицо ее постоянно менялось, точно сотни обличий скользили по нему и не могли удержаться.

– Что тебе угодно?

– Перестань притворяться. – Он держал лютню на отлете, как некогда лунную маску.

– Я и не притворяюсь. – Голос был низок и спокоен. Кажется, в этот раз она действительно не притворялась. С бесправными пленниками можно играть в открытую.

– Сейчас нет. С Авенасом – да.

– Ты ревнуешь?

– Его к тебе.

А «Я не знала, что ты мужеложец!» – могла бы сказать она и рассмеяться громко и торжествующе, но вместо этого сказала тихо:

– Объясни.

– Ты ему лжешь, Беатрикс. Я не хочу, чтобы ты лгала ему. Он недостоин твоей лжи и твоих обольщений, он не игрушка. Он ангел.