— Я, видите ли, все знаю о ваших приключениях.

— Каких приключениях?

— В Форштадте. Маликов рассказал... Он восторгается вашей смелостью. Должно быть, есть основание. Да, конечно, на такой поступок решится не каждая девушка. Вы, я думаю, читали о Жанне д'Арк?

— Очень сильное сравнение! Совсем не к месту, — рассмеявшись, возразила Надя.

— Не скажите. Героизм вне зависимости от причин, вызвавших его, во всех своих проявлениях был, есть и будет героизмом.

— Какой уж там героизм! — отмахнулась Надя. — Что же касается Жанны д'Арк, то, как мне известно, она в истории единственная.

Обручев пристально взглянул на нее.

— Совершенно верно. Жанна д'Арк — вершина, символ женского героизма и самопожертвования. Мне кажется, почти каждая женщина способна отдать жизнь во имя спасения близких, детей, любимого человека — словом, тех, кто сердцу дорог. Понимаете? Но здесь своеобразное начало, в нем преобладает личное.

— Почему? Я, например, под личным понимаю все то, что касается человека, — возразила Надя.

— В широком смысле — да. Я же имею в виду личное интимного порядка. В этом случае речь не может идти о героизме большого масштаба. У Орлеанской девы были другие побуждения — общего порядка. Вот потому-то я и заговорил о ней. Мне рассказал Маликов, что руководило вами, когда вы отправились в Форштадт. Нет, такой поступок может совершить не каждая женщина. Да, да.

— Вы меня совсем захвалили.

Обручев поднялся и сказал, глядя в сторону:

— Не надо больше одной рисковать, прошу вас!

Наде хотелось спросить, почему он просит ее об этом, но мелькнула догадка, и она вся сжалась от предчувствия... Нет, нет, пусть не говорит!

— Я вас очень прошу, — настойчиво повторил Обручев, — если когда-нибудь вам опять придется, ну, словом, возникнет необходимость действовать, как сегодня, — скажите мне, пожалуйста! Я буду вашим верным помощником... До свидания, спокойной ночи.

Так и не подняв глаз, Обручев пошел к двери, но вдруг круто повернулся. Выражение его лица было сейчас иным: губы плотно сжаты, брови насуплены, а из-под них суровый и гневный взгляд.

— Побольше бы таких налетов!

— А Семен меня отругал.

— Я другого мнения: не давать врагу покоя! Конечно, вы все же мягко поступили. Таких подлецов жалеть нечего. Напрасно вы отправили их в ревтройку. Враг есть враг.

Не дожидаясь ответа, Обручев вышел.

Надя осталась одна. Да, конечно, студент прав, с врагом нечего миндальничать. Об этом же говорил Семен, да и сам Кобзин. Говорили об одном, но по-разному.

Обручев ушел от Нади, так и не спросив о главном, ради чего приходил: ему надо было узнать, что собирается предпринять ревком, чтоб обеспечить город продовольствием. Неожиданно возникший разговор об аресте Рухлиных взвинтил его и вывел из равновесия. Обручев еле сдержался, чтобы не наговорить Наде грубостей. А это провал. И из-за кого?

«Так вам и надо, рухлины, стрюковы — безвольные слюнтяи! — с ненавистью думал Обручев. — Короста, гнойники на теле России! Вы сами расплодили заразу...»

Подумать только — прислуга толкует об Орлеанской деве! Он завел речь о высоких материях в шутку, а она приняла все это всерьез. У нее, оказывается, есть свои взгляды... И, к сожалению, она не выглядела дурой. И вообще она не дура. С характером. И сила воли есть. В отличие от вспыльчивой, самолюбивой и истеричной Ирины Стрюковой эта сдержанна. Но не все и она скрыть может... Женщина остается женщиной.

Из комнаты доносилась чуть слышная игра на гармошке: гармонист, зная все тонкости своего нехитрого инструмента, старался играть тихо, на полутонах, чтобы никому не мешать.

На вошедшего Обручева Семен бросил безразличный взгляд и снова склонил голову над гармонью.

— Все музицируешь? — спросил Обручев, лишь бы что-нибудь сказать.

— Просто пиликаю.

— Спать пора.

— И то верно, — неохотно согласился Семен, аккуратно сложил гармонь, поставил на табуретку, рядом со своей койкой, накинул на плечи шинель.

— Ты куда? — полюбопытствовал Обручев.

— Покурить на крылец, морозцем подышать.

Но вместо того, чтобы выйти на крылечко, направился к Надиной комнате; постоял перед дверью, прислушался — легкие шаги, какое-то движение. Значит, не спит. Он постучал. Надя спросила — кто и, услышав его голос, открыла дверь.

— Ты, Сень?! — не скрывая удивления, спросила она.

— Привидение, — пошутил он. — Взойти можно?

— Ну конечно!

— Мне всего на два слова.

— Почему только на два? Да ты садись.

— Некогда рассиживаться, время позднее, — сказал Семен, но все же сел, достал кисет, торопливо свернул цигарку, высек огня, прикурил.

— Значит, братанами Рухлиными в ревтройке завтра будут заниматься? — спросила Надя, хотя об этом они уже говорили.

— Там найдут время, — неохотно ответил он. — Ты мне вот что поясни: за каким лешим он приходил к тебе?