— Корнеева? Войди, — сухо сказал он.

— А мне ждать? — спросил красногвардеец.

— Подожди в карауле. Надо будет — позову.

— Лошадь можно распрягать?

— Распрягай.

Вслед за Козловым Надя вошла в комнату, после мрачного коридора показавшуюся ей необыкновенно светлой. Там стояли стол, два стула и железный шкаф наподобие того, какой видела Надя у Стрюкова. Из-за скудности обстановки комната казалась большой, неуютной и казенной. Здесь было прохладно, при дыхании изо рта валил пар. Козлов прошел и сел за свой стол, молча указав Наде на стул; не спеша закурил.

— Корнеева? Надежда Андреевна? — глядя в лежавший перед ним листок, спросил он.

— Все правильно, — ответила Надя и снова почувствовала неприятное беспокойство.

— Где живешь?

— В доме Стрюкова.

— Оружие есть? — сухо и коротко спросил Козлов

— Наган.

— Клади на стол.

— Зачем? — удивилась Надя.

— А затем, что надо. И, пожалуйста, без вопросов, — прикрикнул он. — Здесь тебе ревтройка, а не место, где рассусоливают. Выкладывай оружие! Ну?

— Я буду жаловаться комиссару Кобзину, — не скрывая возмущения, заявила Надя.

— Сколько угодно! И кому угодно. Это твое дело. Мы знаем, что делаем. И никто нам не указ.

Тут Надю осенило — она вдруг поняла, откуда пришла тревога, что вызвало ее: неприветливый взгляд, грубоватый и недоброжелательный голос сопровождавшего красногвардейца, отношение к ней Козлова, будто она в чем-то провинилась, совершила такой тяжкий проступок, что не заслуживает даже простого человеческого обращения. Давно уже никто не говорил с ней в таком тоне. С того памятного дня, когда она впервые встретилась с комиссаром Кобзиным и вступила в отряд, Надя не раз думала о том, что в судьбе ее произошел перелом и жизнь ее теперь пойдет так, что больше не придется испытывать ни обид, ни оскорблений.

— Нагана не отдам! — отрезала Надя, но тут же поняла, что поступает опрометчиво и, если на то пойдет, у нее могут отобрать оружие и силой.

— А я тебе еще раз говорю: оружие на стол! — не повышая голоса, с нескрываемой враждебностью глядя на нее, приказал Козлов.

— Возьмите!

Пока Надя возилась с наганом, Козлов, стоя у стола, делал вид, будто читает какую-то бумажку, а сам исподтишка неотрывно следил за ней.

— Ремень получи обратно.

— Мне его вместе с наганом выдавали... Дома еще винтовка есть и патроны... Тоже принести?

— Об этом не беспокойся, — сказал Козлов, усмехнувшись. — Винтовка уже передана в надежные руки.

— А мои, по-вашему, ненадежные, так?

— Не по-твоему, не по-моему, а по-революционному, — сухо ответил Козлов.

— Или я белячка?

— Ну, вот что, ты у меня тут не выкамаривай! — прикрикнул он. — За такие дела, какие ты натворила, к стенке ставят!

— О каких делах вы говорите? По крайней мере хоть объясните, чтоб я знала.

Нет, Надя ничего не понимала и не могла принять никакого обвинения; более того, она была убеждена, что в последние дни, именно в последние, она поступала так, как требовала ее совесть.

— А ты, выходит, не знаешь? Ловко! Прямо артистка! Но этот номер не пройдет. Кем тебе доводится купец высшей гильдии Иван Стрюков?

— Никем, — нехотя ответила Надя, не понимая, зачем Козлов припутывает к ней Стрюкова.

— Так-таки никем? — деланно изумился Козлов. — Я могу напомнить, если запамятовала. Не дядюшкой ли случайно?

Надя хотела было рассказать Козлову о том, как они с бабушкой Анной попали к Стрюкову, как он разорил и обманул их, как им жилось у него, рассказать о всей жизни, но вместо этого она сказала:

— Не каждый дядюшка — родственник.

— Встречается и такое, — согласился Козлов лишь для того, чтобы не оставить без ответа столь серьезный довод девушки. — Встречается, — повторил он и добавил: — На свете мало ли чего не бывает? Так-то. Дядя есть дядя. И ты все время жила у него, и бабка твоя тоже. А когда Стрюков драпанул с белыми, на кого все хозяйство оставил? На тебя. Или не так?

— А я кому все это хозяйство передала? Или себе присвоила?

Козлов недовольно махнул рукой.

— Знаю, знаю! Все знаю: деваться было некуда, вот и постаралась. И без тебя бы все забрали, по закону. А то, вишь ты, Советскую власть, революцию выручила. Небось ни одним словом не обмолвилась, где спрятан стрюковский хлеб. А ведь знаешь, знаешь! Да мыслимое ли дело жить в одном доме и не знать! За дурачков нас считаешь? Спасительница! Видали мы таких спасителей!

Надя молча слушала и почти не слышала этих, полных негодования и ярости, слов. Сама того не замечая, она вглядывалась в его худощавое, иссиня-бледное лицо. Сколько ему лет? Около сорока? А может, и побольше. Это когда смотреть в профиль, а если прямо, совсем молодой. И глаза у Козлова тоже молодые, быстрые. Нет, пожалуй, он не старше Семена.