— Ты с ума сошел?! Я себе не враг, а это ведь пахнет могилой. Если уж на то пошло, скажи, как я до них доберусь?

— Я принес тебе ключи от сейфа, — ответил Градец. — Вот они!

Он вынул из кармана коробочку с двумя ключами, еще поблескивающими свежеобработанным металлом, и положил ее перед Збышеком на стол. Броневский, однако, к ключам не притронулся, лишь хмуро смотрел на них. Градец вынул из кармана миниатюрный фотоаппарат:

— И еще возьмешь вот эту игрушку. Обладает исключительной светосилой. Для освещения достаточно настольной лампы или карманного фонаря. Так как? Сделаешь? — Градец положил перед Броневским пачку банкнотов. — Получишь хорошие деньги, а это задаток. И то твое дело с Польшей... будет урегулировано!

Броневский все еще молчал, потом процедил сквозь зубы:

— А если я сейчас позову Хэкла, они тебя прикончат. Исчез бы ты без следа, и мне бы было спокойно.

Градец понял, что Броневский говорит серьезно. Однако он, не подавая виду, настаивал:

— Мне сказали, что на тебя можно положиться... И что ты ничего не боишься...

На это Броневский упрямо буркнул:

— Смерти боится каждый!

Градец почувствовал, как у него на лбу помимо его воли выступил пот, но не хотел его вытирать, чтобы поляк не подумал, что он испугался. Между ним и Броневским возникла стена враждебности и недоверия, добром это не могло кончиться, и Ирка уже проклинал ту минуту, когда влез за кулисы, потому что убежать отсюда невозможно... Пока он лихорадочно соображал, что предпринять, в гардеробную влетели запыхавшиеся манекенщицы и начали торопливо переодеваться в вечерние туалеты. Та, у которой угол с гримом и барахлом был как раз за ширмой, вдруг нервно взвизгнула:

— Кто там у тебя, Збышек?

— Клиент.

— Вышвырни его! Я не могу переодеться. Ты ведь знаешь, что я не терплю мужиков!

— Успокойся, Зузка, — ласково попросил Броневский, — он отвернулся. — Старательно задернув ширму, Броневский пояснил Градецу: — Это моя сестра. Благородная полька. В старой Польше ей бы в пояс кланялись, целовали бы ручки, называли бы ее вельможной пани. А здесь, чтобы не сдохнуть с голоду, она вынуждена показывать этим болванам бедра... — Эта картина вызвала у поляка такую злобу и ненависть, что он решительно спросил: — Можешь так устроить, чтобы завтра вечером Хэкла не было дома?

Градец понял, что его шансы растут.

— Да, будь уверен!

Броневский взял со стола ключи, фотоаппарат и деньги и засунул все в боковой карман своей ливреи.

— Придешь сюда послезавтра в восемь утра, — сказал он. — Двери дома и бара будут открыты. Пройдешь прямо сюда, в это время здесь тихо, все еще спят. Списки будут готовы.

Когда Ирка Градец вернулся в бар, демонстрация мод фирмы «Бенсон и Бенсон» только начиналась. По демонстрационному подиуму, как по корабельному мостику над бушующим морем, плавно поплыли стройные манекенщицы в черно-белых полосатых вечерних туалетах. В ритме мелодии они вдруг начали снимать одежды. Впереди ступала Зуза, элегантная, красивая, гордая. «Хороша!» — в восхищении подумал Градец.

А Броневская пела:

Она пела, и мужчины, сидящие вокруг столов у ее ног, ревели от восторга, свистели, топали, тянулись к ней и ее подругам, хватали на лету предметы туалета и белья, которые девушки снимали и бросали в публику. Гонзулка Бем сиял: это был успех — фантастический, колоссальный. Завтра об этом новом шоу будет говорить весь Берлин. Опьяненный восторженным приемом, Бем забрался на подмостки к манекенщицам и, стараясь перекричать восторженный рев зала, стал выкрикивать:

— Да здравствует красота «Белых линий»! Наши «Белые линии» принадлежат вам, господа!

Градец с брезгливостью смотрел на лес жадных мужских рук, хватавших предметы женского туалета. Он поймал себя на мысли, что не женская нагота волнует, а то, чего не видишь...

Ирка протиснулся сквозь толпу к своему столу и обнаружил, что его место уже занято. Там сидел и доверительно беседовал с Голаном и Салабой какой-то мужчина в безукоризненном смокинге с белой хризантемой в петлице, Мужчина поспешно встал, освободив ему стул, и повернулся, чтобы извиниться. И тут оба оцепенели. Это был Арнольд Хэкл. Они никогда не виделись, но знали друг друга. Градец знал Хэкла по описанию, а Хэкл знал Градеца по фотографии. Хэкл растерянно спросил:

— Этот пан тоже с вами, мистер Салаба?

— Да нет! Он к нам подсел случайно. Это какой-то датчанин, — сказал Салаба. Увидев в руке Градеца фотографии, он из чувства мужской солидарности показал ему большой палец и похвалил: — Весьма пикантны, не правда ли? — После чего попросил: — Можно посмотреть?

Хэкл между тем уже овладел собой и в своей обычной аристократической манере предложил Салабе и Голану:

— Оставьте его в покое. У меня есть получше. Пойдемте со мной, приглашаю принять по рюмке у меня наверху, господа!

Салаба и Голан тут же встали и, обрадованные такой благосклонностью, двинулись за Хэклом. Хэкл, проходя мимо стойки бара, наклонился к Фанте, который в данный момент исполнял роль бармена, показал ему глазами на Градеца и прошипел:

— Он здесь! Имел наглость прийти даже сюда! Простучите-ка мне его! — И снова, по-светски легкий и элегантный, взял под руки Голана и Салабу и повел их к себе за сцену, кланяясь знакомым во все стороны.

Встреча с Хэклом сильно обеспокоила Градеца. Он еще не знал, что Хэклу его лицо знакомо по фотографиям, которые сделал Збышек Броневский. Если бы Ирка знал об этом, он бы понял причину беспокойства и колебаний Броневского во время их беседы. А сейчас у него появилось просто предчувствие, что его миссия здесь окончена и ему нужно как можно быстрее отсюда исчезнуть. Градец поспешно расплатился, взял в гардеробе свой плащ и вышел.