— Эй, Ари, она всегда такая разговорчивая? — спросил светловолосого приятного лицом свея с редкими усиками над губой другой — хромой старик с хитрыми маленькими глазками. — А красивая. Покормил бы ты её.

— Уж приносил ей еду — отказывается. И слова не сказала.

— Славные у словен девки, красивые. Дорого за неё Сигурд возьмёт.

— Ты, Гюльви, напрасно своей доли ждёшь: Рыжебородый её себе оставит, больно хороша.

— Как же зовут её?

— Спрашивал — молчит. Ты же знаешь, мне её язык знаком.

Тот, кого назвали Гюльви, подошёл к Наумовне. Она отшатнулась, отползла за мачту и с опаской посматривала оттуда на свея. На корабле ей было плохо: снеккар качало из стороны в сторону на седых волнах, ветер хлопал парусом. Как хотелось ей броситься к борту, нырнуть в холодную воду, поплыть к милому берегу, но далече был Черен, и зорко следили за ней свеи.

— Как зовут тебя, красивая, — старик осторожно присел на свёрнутые канаты.

Гореслава молчала. Не нравился ей этот свей: глаза у него больно хитрые.

— Не хочешь говорить, не нужно. Есть-то хочешь?

Наумовна губу закусила: есть ей хотелось уже с утра, но просить или принимать еду у хитителей она не желала.

— Поешь. Если ты отправишься к Хель, то никому не навредишь, кроме себя. Ари, принеси ей еды.

Свей принёс миску с густой похлёбкой и кувшин с какой-то жидкостью. Гореслава осторожно приняла миску, искоса поглядывая на старика. Похлёбка, немного острая и холодная, но сытная, быстро утолила голод. Наумовна подивилась тому, с какой быстротой она уплела еду.

— Хорошо, когда так едят, — одобрительно сказал Гюльви. — Теперь бы ей поспать. Ари, позови Эрика; пусть он отведёт её в трюм.

Эрик, шустрый русый мальчишка, только-только ставший юношей и чрезвычайно гордившийся этим, в длинной дерюге и непомерно больших штанах, которые он подпоясывал под подмышками, повёл её в трюм. По пути Эрик переговаривался с другими свеями, особенно приветлив он был с кормчим — полным дородным детиной.

После Гореслава разговорилась с этим мальчишкой. Оказалось, что он сын Йонаса, " великого война", который теперь залечивал раны в Сигунвейне.

— А что это за Сигунвейн? — спросила Наумовна, рассматривая мешки, в беспорядке сваленные в углу.

— Место, где мы живём. Ты увидишь Сигунвейн через три перехода. Там мы зазимуем.

— А как вы живёте? В звериных норах?

— Нет, конечно, — Эрик звонко рассмеялся. — Смешные вы, словени.

Мальчонка соскочил с узкой деревянной лавки и поднялся на палубу.

… Гореслава проспала до утра. Когда она, заспанная, решилась подняться наверх, то обнаружила, что лаз заложен снаружи. Даже в трюме было слышно, как воет ветер, и грозные волны в ярости бьются о борта.

Свеи о чём-то громко переговаривались; иногда с палубы долетал треск дерева и крики на непонятном девке северном языке.

Наумовна забралась в тот угол, где меньше всего чувствовалась качка, и затихла. Голова у неё кружилась, не хотелось двигаться. Она не заметила, как снова заснула.

— … Спит-то как сладко, будить жалко, — у говорившего был глухой низкий голос. — Славную птичку поймал в свои сети Рыжебородый.

— Слышал бы он тебя, Бьёрн, не так бы запел.

— Не пою я, Гюльви. Это у Ари свирель поёт, словно певчая птица.

— Эй, кликните кто-нибудь Эрика, пусть он её разбудит и принесёт нам еды.

— Сам иди за ним. Море не спокойно, а я не хочу принести себя ему в жертву, — сказал Ари, с ногами забравшись на один из мешков.

— Прикуси-ка язык, Ари, и не разлей вино. Сам я не пойду — стар уж годами.

— А мечом махать не состарился, — рассмеялся Бьёрн. — Я схожу за Эриком, сменю Рыжебородого.

Гореслава приоткрыла глаза и заметила краешек зелёного хюпра.

В трюме собралось около дюжины свеев, промокших с головы до пят; они оттачивали стрелы, согревались вином и разговаривали.

Эрик в той же одёже, что и вчера, но такой мокрой, что вода струями стекала на доски, появился в узком отверстии лаза с большим горшком в руках.

— Похлёбка-то уж, верно, холодная, — рассмеялся Ари. — Дай мне, я попробую.

— Нет уж, мне первому дай по закону старшинства.