— А разве у вас нет холопов? А я-то думала, что у каждого свея много челяди; вы же племя разбойничье, такое же, как датчане и урмане.

— Мой отец — великий воин и привёз из-за моря Серва. А до этого у нас был Люд.

— Что это за имена? Нет ни а одном племени таких имён.

— В Сигунвейне у каждого новое прозванье появляется. Ты же тоже теперь Герсла, а не Гореслава, — усмехнулся Эрик. — А за Ари я сам сбегаю.

В Гаральдов двор Гореслава въехала боязливо. Она боялась хозяина, несмотря на всю его доброту к ней, а присутствие хромого старика вселяло в неё ещё больший ужас.

Гаральд стоял спиной к воротам, поэтому не сразу заметил её. Но угрюмый Урих всегда хорошо выполнял свою работу и глухим лаем предупредил хозяина о гостье. Свей обернулся, увидел Наумовну и сдвинул чёрные брови.

— Зачем лошадь брала? — спросил он.

— Я вместе с дочерью вашей ездила к лесу Идунн; она меня обратно послала за помощью к премудрому Гюльви.

— А зачем ей его помощь?

Девушка промолчала, а потом соврала:

— Госпожа говорить не велела.

— Гюльви там, ступай, — хозяин кивнул на дом.

Старик грел хромые ноги у огня, с удовольствием принюхиваясь к запахам яств, что готовила Эдда. Заметив Гореславу, он расплылся в улыбке.

— Здравствуй, неразговорчивая. Принеси-ка мне ещё кружечку горячего (так он называл брагу), а то моя совсем опустела.

— Меня к вам Эймунда послала, — запинаясь, начала Наумовна. — Там, в лесу Идунн дерутся; она просила вас их разнять.

— А зачем? Пускай себе потешатся.

— Но она очень просила.

— Ладно, веди. Только мне, хромому, уступи-ка лошадь. Сама молода ещё, дойдёшь, а меня скоро к себе Хель заберёт.

… Гюльви, кряхтя, раздвинул ветки и подошёл к Эймунде, в отчаянье ломавшей руки.

— Из-за тебя? — спросил он, кивнув на молодых свеев, что сцепились как дикие звери.

Свейка кивнула.

— Поспорили они и спор решили поединком завершить, — сказал Кнуд, от скуки обстругавший ножом ветку.

— Кнуд, чего же ты ждёшь, они же убьют друг друга, — запричитала Эймунда. — Ведь у Олафа нож, я сама видела. — Она подняла руки к небу и закричала: — Боги, остановите их!

На опушке появился запыхавшийся Ари. Он отодвинул в сторону Гореславу и бросился к дерущимся. Наумовна слышала громкий визг Эймунды, слышала, как что-то затрещало, а потом сломалось. Потом мимо неё прошёл Ари, поигрывая ножом с костяной ручкой; за ним ковылял Гюльви, бурчавший что-то себе под нос. Гореслава посторонилась, когда на опушку вышли виновники переполоха, чумазые и угрюмые; за ними весело шёл Кнуд.

Эймунда вышла последней. Она в недоумении посматривала на руку.

— Герсла, ты браслет мой не видела?

— Нет, а вы уверены, что он был на вас?

— Конечно, уверена. Он где-то здесь. Если найдёшь, то он твой.

Наумовна тщательно обшарила все бугорки и впадины, заглянула под каждую пожелтевшую былинку и, отчаявшись найти свейкино украшение, присела на нижнюю ветку яблони. Тут под облетевшими листьями блеснуло что-то. Девка нагнулась и подняла серебряный браслет с незатейливым узором. "Наверное, Эймунда обронила, когда мимо проезжала. Ветви у яблони длинные, могли браслет подцепить", — подумала она.

Свейка вышла из лесу скоро, похлопала Рамтеру по шее и подошла к Гореславе.

— Вижу, нашла, — улыбнулась она. — Что ж, владей.

— Да как же я могу, он ваш, — Наумовна протянула ей найденный браслет.

— Бери, бери, дарю. Мне его Олаф подарил, а после сегодняшнего мне его подарки не нужны. А ты бери, всё какая-то память обо мне останется.

— О чём это вы?

— Никогда не знаешь, что уготовили нам Боги, а я хочу, чтобы ты, Герсла, обо мне зло не думала.

Эймунда сама на руку ей браслет надела, сказала: "Теперь мы с тобой как сёстры. Я тебе браслет дала, а ты мне колечко своё отдай".

И отдала Гореслава Даново колечко, чтобы обычай древний соблюсти.

С того дня стали они подругами. На людях Эймунда с Наумовной себя гордо держала, как хозяйке и подобает вести себя с чернавкой, а при Эдде болтали до темна. И спала теперь Наумовна в свейкиной комнате на тёплой волчьей шкуре; порой казалось ей, что не так всё плохо в Сигунвейне, как сперва кажется.