Первым пришёл Эрик, красный от ядрёного мороза, за ним — Рагнар с сёстрами, Олаф, Кнуд, смешливая Каргель…

Гаральд ещё до заката ушёл куда-то, поэтому молодым свеям да свейкам было раздолье. Однако, не долго им было сидеть рядышком да смеяться — Ари привёл с собой Гюльви. Старик сел в сторонке поближе к очагу, закрыл глаза и будто бы задремал.

Эймунда краше прочих девок была, а когда звенели да блестели на ней жуковинья, серьги да ожерелья, никто глаз отвести не мог.

Гореслава сидела в самом тёмном куту рядом с Эриком и слушала, что другие говорят. Поначалу девки друг перед другом нарядами похвалялись, но после умолкли, заслушались Рагнара, который какую-то древнюю баснь им рассказывал. Говорил он про девушку, что в звёздную зимнюю ночь поругалась с родными и ушла из дома. Долго скиталась она по свету, пока не попала в руки злого великана. Прожила у него три года рабой, делала всю чёрную работу, пока не освободил её смелый мореход. Уплыла с ним девушка, полюбила, но не судьба была им вместе быть: разбился корабль о скалы возле её дома. Он погиб, она жива осталась. Долго плакала, сама похоронила его, а после к дому пошла. Выпросила девушка прощения у отца с матерью, попрощалась с ними и отправилась в царство Хель. Нашла-таки она своего любимого, вывела на землю, и зажили они счастливо.

Когда Рагнар окончил свой рассказ, все наперебой стали просить Ари сыграть им. Свей с улыбкой вынул из-за пазухи свирель и заиграл. Музыка у него словно живая лилась из-под пальцев; свирель сама пела, жалобно и протяжно, как ветер осенний. И было в той песне всё: море и земля, грусть и веселье, лето и зима.

И вспомнился тогда Наумовне урманин, песню которого слушала она берегу Тёмной; тот, что счастливый талан ей предсказал. Сбудутся ли слова слепого скальда? Хотелось верить, что сбудутся, но пока всё по- другому выходило.

Не заметила девка, как заснула.

И снился ей сон…

… Гореслава шла по тропинке между молодых ёлочек, вокруг неё птички кружили. За спиной — лес, совсем такой, как у родного печища был, да и дороженька вроде той, что к родному двору вела.

Вышла девушка на пригорок и увидела речку быструю, между лугов и лесов петлявшую. И показалось ей, что совсем рядом девушки смеются, нежному солнышку радуются. Пошла Наумовна на голоса и увидела Желану. Выросла она, похорошела, уж девка на выданье. Стоит и улыбается.

— Здравствуй, сестрица, — говорит, — давно же тебя не было. Забыла ты нас.

— Не забыла, — отвечает Гореслава, а сама смотрит и дивится: вроде бы места знакомые, а ничего узнать не может.

— А у Любавушки уж двое сыновей, — продолжает Желана и всё улыбается. — Радий тебя не дождался, в Черен искать ездил, а после к князю на службу пошёл. А ты-то как поживаешь, княгинюшка?

А Наумовне ответить-то нечего. Спустилась она вместе с сестрой к речке, заглянула в воды чистые: а косы-то у неё и нет, на голове — кика рогатая. А Желана стоит да смеётся.

Тут заблистало, загрохотало что-то, словно Перун на кого-то разгневался. Перепугалась Гореслава, а сестра ей и говорит: "Не бойся, это муж твой за тобой едет"…

Наумовна проснулась, глаза протёрла.

Девки с парнями уж порознь сидели, а многих уж и не было.

Старый Гюльви рассказывал молодым свеям о своих походах, а свейки шёпотом о дружках своих меж собой толковали.

Донёсся со двора голос чей-то: "Сигурд идёт". Мгновенно замолкли все; лишь огонь в очаге потрескивал. Гореслава уйти хотела, но Эймунда удержала:

— Сиди, где сидишь. Не в его ты доме, а в моём.

Громко скрипнула дверь, и вошёл Рыжебородый.

— Дома ли отец? — бросил он хозяйской дочке.

— Нет его, ушёл.

— Куда?

— Я не спрашивала.

— Вижу, весело вам сидеть одним-то, привольно. Даже троллеву отродью с собой сидеть разрешили.

Всё внутри у Наумовны похолодело: поняла она, что хёвдинг о ней говорил.

— Не место ей посреди гостей, — продолжал Сигурд. — Да неужели вам сидеть рядом с нею по сердцу? Прочь пошла, на конюшню спать, троллиха.

И увидела Гореслава, как глаза у Эймунды заблестели; недобрый огонёк это был. Поднялась она со своего места, смело к Рыжебородому подошла, прямо в глаза ему глядучи.

— Моя она слуга, хёвдинг, где захочу, там и усажу её. никто из гостей не противился, чтобы она тихонечко в уголку сидела.

— Мала ты ещё, Эймунда, чтобы мне перечить.

— В моём ты доме, значит, гость мой и всех живущих в здесь уважать должен.

— И её, что ли, — Сигурд засмеялся. — Да не бывать тому.

Тут Гюльви пришёл свейке на помощь.

— Да какое дело тебе, хёвдинг, до девки этой. Шёл ты мимо, так и иди себе. Есть у тебя свои слуги, им и указывай.

Ничего не ответил Рыжебородый, только брови у переносицы сошлись. Ушёл он, громко дверью хлопнув.

В комнате молчали.

"Спасибо", — прошептала Эймунда. Гюльви кивнул и посмотрел на Гореславу: та ещё дальше, чем прежде в уголок свой забилась и робко на него посматривала.

— Если бы девка у него осталась, плохо бы ей пришлось, — сказал старик. — Промучил бы до весны, а потом продал кому-нибудь. А теперь грех ей жаловаться на добрых хозяев.