Быстрее засеменил ногами Гвен и встал как вкопанный перед хозяином.

— Слезай. Уж не пойму, как он тебя не сбросил.

— Я лишь хотела до леса доехать, но не знала, что конь вам понадобится, — Гореслава слезла на землю и стояла, потупив глаза.

— Озорная ты девчонка. Да разве Дан не говорил тебе, что Гвен злой, как тролль?

— Говорил.

— Так и держишь от него подальше. А то здесь останешься.

— А ваше обещание… Отпустите вы меня?

— Сказал, что отпущу, значит, так тому и быть. Не за серебро мне досталась, не за серебро и отпускать.

… Под аромат цветущего кокушника провожали Гореславу и Гаральда. Эймунда не скрывала слёз и махала вслед белым платочком; Гевьюн молча стояла у ворот, только ресницы подрагивали. Много раз провожала она мужа, и каждый раз он возвращался. Возвратится ли и теперь? А она будет ждать на берегу, светлыми вечерами до боли в глазах вглядываясь в бесконечную гладь моря, надеясь отыскать среди волн полосатый парус. И, кто знает, кому из них двоих тяжелее: ему в бою или ей, ждавшей его. Будет ждать отца и Эймунда. Лишь кто заметит снеккар, побежит опять к пристани без киртеля, разметав по ветру пшеничные волосы. А что будет с ней, если некого будет встречать? Но, чур меня, пусть этого не случится.

Суровая Эдда вынесла из дома мешок с вещами хозяина, покосилась на узелок Наумовны и прослезилась.

— Да хранят вас Боги, — прошептала она.

У пристани Гореславу поджидал Эрик. Он мялся у сходень и, когда девушка проходила мимо, разжал пальцы и протянул ей забавного зверька, походившего на коня.

— Это тебе. Я видел такие у тебя на поясе и решил подарить тебе коня. Я сам его вырезал.

— Спасибо, Эрик, твой конь как настоящий, — она осторожно приладила подарок к поясу. — Я тоже хочу тебе кое-что подарить.

Гореслава протянула ему плетёный разноцветный обруч; Эрик крепко сжал его в руке.

— Как тебя в Сигунвейне любят, Герсла, — усмехнулся Гаральд. — А ты бежать отсюда надумала.

Наумовна поднялась на борт, стараясь не оборачиваться. Но, когда подняли сходни, она не удержалась и взглянула на берег. Эрик стоял у самой кромки воды (его на этот раз в плаванье не взяли) и почти со слезами на глазах провожал снеккар. Эймунду девка увидела после. Свейка стояла посреди зелени молодила и махала белым платком, как тогда, у ворот. Она долго шла по берегу, следя глазами за снеккаром, пока тот не скрылся посреди синего моря.

Стрибожьи внуки благоволили к мореходам: снеккар легко бежала по волнам, послушная твёрдой руке Бьёрна. Всё ближе и ближе был родной берег, и сердце Гореславы с каждым днём билось всё сильнее и сильнее.

…На ночь причалили к берегу; корабль спрятали в небольшой заводи, с трёх сторон поросшей камышом. Развели костёр.

Оставался всего день до того, как Гаральд собирался тайком отпустить её, поэтому Наумовна была весела и с улыбкой подливала в кружку Гюльви горячее. У старика от влажного западного ветра разболелись ноги, а боль, как говорил он, можно успокоить только брагой. Чуть поодаль сидел Гаральд и до блеска начищал свой меч, который с любовью называл Лайгерадт.

Выпив ещё одну кружечку, старик блаженно потянулся.

— Славный вечер, Герсла, как раз такой, чтобы собраться всем вместе и в доброй компании поговорить о днях минувших. Эх, когда был жив ещё Калуф, всё так и было.

— Мне сказывали, что это тот свей, что у нашего печища убили.

— Может быть. Он пропал, когда на наш драккар напали люди Светозара. Корабль затонул, а вместе с ним и всё золото, что Рыжебородый забрал у жителей Хольмгарда, по-вашему, Новогорода. Сигурд в ярости был; он думал, что это новогородцы позвали Светозара, и приказал казнить всех пленных, что мы взяли.

Гюльви отхлебнул немного похлёбки, которую сварила Гореслава, и продолжал:

— Я вспомнил Калуфа, потому что не было у нас рассказчика лучше него. Да и глаза у него были рысьи, даже птицу малую на верхушке дерева видел.

Старик вздохнул и, накрывшись плащом, улёгся спать у огня.

Наумовна тоже задремала, слыша сквозь сон шаги вечно бодрствующего Бьёрна. Посреди ночи её разбудили громкие крики: "Корабль Светозара! Поднимайтесь!". Вокруг замелькали огни, заблестели в отсветах пламени костра мечи и кольчуги.

— Герсла, спрячься за кустами, — услышала девушка голос Гаральда и увидела свея на мгновение между другими движущимися фигурами. — И не высовывайся, пока я не позову.

Гореслава, сонно протирая глаза, спряталась за ольшаником. Постепенно сон проходил, уступая место страху. Она видела старого Гюльви, ковыляющего к снеккару, Рыжебородого, громовым голосом отдающего приказания на свейском.

К берегу, неподалёку от снеккара, причалила большая ладья, похожая на драккар; тут же засвистели стрелы. Долго, упорно бились свеи, но нападавшие теснили их к лесу. Ломались мечи, трещали древки копий, и сквозь них слышались приглушённые стоны. Наумовна похолодела от ужаса, когда увидела падающего Гюльви; она едва удержалась от крика, готового было сорваться с её губ. Не греть больше старику ног у костра, не рассказывать молодым о прежних временах. Видела девка, как, стиснув зубы, бился неподалёку Гаральд. "Беги" — сквозь зубы бросил её свей.