Каждый участник дискуссии выступает от имени истины. Но точки зрения разные, а истина - одна. Какую же пользу способен извлечь телезритель из подобного рода экранных споров?

Если у тебя есть яблоко и у меня есть яблоко и мы обменяемся этими яблоками, то у каждого будет по яблоку. Но если у меня есть идея и у тебя есть идея и мы обменяемся нашими идеями, то у каждого будет по две идеи. Это хрестоматийное наблюдение вполне приложимо к многим теледискуссиям. Смысл их, надо думать, вовсе не в том, чтобы один оппонент перед камерой сумел переубедить другого и оба пришли к взаимному согласию (такое и в науке бывает не часто). Телевизионная дискуссия - драматизированное введение в суть проблемы, возможность познакомить зрителя с противостоящими аргументами. «Ничейного результата» в хорошо проведенной дискуссии для телезрителя быть не может.

Само собой разумеется, «круглый стол» - особая форма общения, со своими правилами игры. Но всегда ли мы умеем вести себя за таким «столом», соблюдать эти правила? Способны ли изложить, например, аргументы противника с той же степенью убедительности, с какой он это делает сам, и лишь затем перейти к своему возражению? Искусство спора - искусство редкое. Подчас оппонент бывает озабочен не столько тем, чтобы он был прав, сколько тем, чтобы прав был он. Иной участник дискуссии не может позволить себе уступить «по должности». В таких случаях борьба мнений превращается в борьбу самомнений.

Но вот любопытное обстоятельство: запальчивость спорящих, в азарте осыпающих друг друга градом полемических зуботычин, неуместная на каком-нибудь высоком симпозиуме, нисколько не противопоказана телевидению. Когда во время словесной баталии о пришельцах из космоса писатель Казанцев выскакивает на середину студии и, потрясая бородой, кричит своим оппонентам: «Джордано Бруно сожгли на костре, но меня вам сжечь не удастся!» - драма идей выступает почти что как драма людей.

Телевизионная дискуссия - своего рода спектакль, где каждый играющий самого себя оказывается в глазах телезрителя невольным носителем амплуа: увлекающегося романтика или невозмутимого эрудита, трезвого педанта или неисправимого скептика.

В поединке, развернувшемся на экране на этот раз, образ педанта, судя по всему, отводился физику.

–  У меня очень неблагодарная роль: я все время стараюсь вас опустить на землю,- посетовал он.- Но разумный консерватизм в науке необходим.

–  Да, вы все неизвестные явления пытаетесь свести к известным!
– горячился поэт.- Ну не скучная ли это должность - отрицать все необычное?

Разговор, на взгляд иного зрителя достаточно легкомысленный, касался кардинальных вопросов научного мышления - его логики и методологии.

–  Настоящий ученый, увидев что-либо, «сверхъестественное», обязан прежде всего исключить обман зрения или гипноз,- настаивал физик.- Подобного рода феномены должны исследоваться консилиумом специалистов - физиков, биологов, психиатров. И, разумеется, иллюзионистов. Причем им следует отводить одно из ведущих мест.

–  Если присутствие фокусника - условие научного опыта, тогда почему бы и на ускорители не приглашать иллюзионистов в качестве экспертов или консультантов?

–  Видите ли, циклотрон не заинтересован в том, чтобы обмануть экспериментатора. А когда в своих опытах в качестве измерительных приборов вы имеете дело с людьми… Уверяю вас, что если бы Отелло смотрел нашу передачу, он более серьезно отнесся бы к доказательствам неверности Дездемоны и, наверное, она не погибла бы так трагически… Нет-нет, наука должна исходить из отсутствия чуда. И нам, ученым, приходится этот скучный взгляд постоянно подчеркивать.

Слово, как известно, принадлежит наполовину тому, кто говорит, наполовину - тому, кто слушает. Это особенно справедливо по отношению к слову в споре. Столкновение точек зрения перед телекамерой порождает цепную реакцию реплик по ту сторону экрана, превращая свидетелей обсуждения в его заинтересованных соучастников. Домашние прения закипают в десятках тысяч квартир. Убийственные аргументы и разящие контрдоводы рождаются перед телевизором даже в случае, если зритель наблюдает за дискуссией в одиночестве.

Надо ли удивляться, что в момент экранного поединка «физика» с «лириком» нечто подобное происходило и в сознании автора этой книги? Разумный консерватизм в науке, конечно, необходим, говорил он-, себе в ответ на суровое замечание физика. Но как установить пределы такой разумности? «Наука должна исходить из отсутствия чуда»… Но разве вчерашнее чудо не становится нынешней явью, чтобы назавтра, возможно, опять обернуться загадкой?

Как- то один из ученых, согласившихся принять участие в телевизионной беседе о проблемах сегодняшней космологии, попросил привезти на студию экспонат с выставки экспериментальной скульптуры. Это был кусок старого, ржавого фонаря и кольцо с ключами -композиция, названная автором «Ночной сторож». Ученый интерпретировал ее как «познающий дух» - у него с десяток ключей, но, даже если бы ключей было бесконечное множество, все равно" их не хватило бы для решения всех проблем познания, потому что для этого понадобилось бы бесконечное время.

Познающий дух - антипод обыденного сознания.

Но, может быть, эти два начала - постоянные действующие лица любой подобного рода теледискуссии, сколько бы ни насчитывала она участников и какой бы проблеме ни была посвящена?

Психология обыденного сознания («здравый смысл») формируется в нашем повседневном и многократно проверенном опыте. «Собственно говоря, обыденное сознание и представляет собой непосредственное стихийное отражение этого опыта в головах людей»,- констатирует Б. Грушин, упоминая не только об освященных веками традициях и обычаях, но и об аксиомах практического рассудка, которые мы называем «народной мудростью».