...Поздним вечером маску снимает, устав, и задумчиво в зеркало долго глядит. Каждый вечер глядит и глядит в тишине, словно силится что-то найтив глубине. Может быть, вместо маски д р у г о е найти?

Там, где маска была, – пустота. Пустота...

Вероятно, Эдгар вспоминал эти слова, потому что когда он открыл глаза, то обнаружил, что ПЛ стоит в очереди перед стойкой и заказывает еще одну кружку. Следы побелки на рукаве ПЛ уже ликвидировала.

– Хорошее пиво, землячок, – вновь сообщила ПЛ, занимая свое место. – А вчера вот перебрал какой-то гадости. Ну чистая хроносинкластическая инфандибула в голове образовалась!

Хроносинкластическая инфандибула – это из романа писателя Курта Воннегута-младшего «Сирены Титана». Хорошо звучит. Сочно. Почти как «континуум».

– Чистая хроносинкластическая инфандибула! – со вкусом повторила ПЛ. – Выпадение из пространств и времен.

И, подумав, горько добавила:

– С последующим впадением.

Эдгар умиротворенно пил пиво.

– Продаю сюжетец, – доверительно сообщила ПЛ, расстегнула пальто и сбила шапку на затылок. – За трояк. Можно с прологом и эпилогом. Можно без. Можно в стихах. Рифмы гарантирую.

Эдгар с интересом посмотрел на соседа, порылся в куртке и положил на стол зеленую трешку. ПЛ брезгливо взяла ее двумя пальцами и опустила в карман.

– Неизлечимых печалей нет – а потому не грусти, поэт. Умей молчать и помни одно: чем глубже печаль, тем ближе дно.

– Насчет молчания это вы зря, – заметил Эдгар.

– Нет, нет, я не в том смысле, – успокоила его ПЛ. – Сейчас изложу сюжетец.

– А бригадиру я сказал все, что о нем думаю! – вскричали сбоку.

Говорящий то, что думает, стукнул кружкой по столу, повернулся и лицо его расплылось в улыбке.

– Привет! – воскликнул он, адресуясь к ПЛ. – Тоже балуемся? А мы вот дружным подъездом, – он сделал широкий жест по направлению к своим компаньонам, аппетитно хлебавшим пиво. – Пока пивко, а там видно будет. Подключаетесь?

ПЛ вопрошающе посмотрела на Эдгара.

– Воздерживаюсь, – ответил Эдгар. – И так хорошо.

– Везет! – с завистью воскликнул говорящий то, что думает.

– Мы еще увидимся, – извиняющимся голосом проговорила ПЛ. – Должок за мной.

Эдгар молча кивнул, поставил кружку и стал пробираться к выходу. Он знал, что ПЛ не подведет. Был уверен в нем, как в себе.

Он вышел из «Погребка» и обнаружил, что солнце скрылось за лесом, но светлая полоса дороги еще виднелась в наступивших сумерках.

Почему Эдгар очутился именно в этой точке континуума? Н-ну, при желании можно допустить, что в этом была необходимость. Этого требовали высшие соображения. Произведя некоторую почти незаметную подтасовку, можно наукообразно выразиться, что вероятность пребывания материального тела в заданной точке пространства пропорциональна квадрату амплитуды шредингеровской пси-волны.

Вообще-то такой способ объяснения некорректен. Уже не говоря о том, что неверен. И пси-волна здесь совершенно ни при чем.

Впрочем, оставим пустопорожние размышления. Вышел-то Эдгар именно на дорогу, и солнце скрылось за лесом, и светлая полоса дороги еще виднелась в наступивших сумерках. Смиримся с фактом. С данностью. И пойдем дальше.

Дорога устало расталкивала поле и неторопливо втекала под сосны, чтобы где-то далеко-далеко, изогнувшись в сотне поворотов и переползя через десяток деревянных мостиков над лесными ручьями, выбраться к бетонному чуду автострады. Там она замирала в изумлении, вслушиваясь в гул мчащихся неизвестно откуда и куда автомобилей, и ее теплая песчаная шкура, усыпанная хвоей и шишками, вдруг превращалась в холодный бетон, равнодушный к прикосновению колес.

Но все это было очень далеко, за лесом, а сюда не долетал рокот моторов. Он терялся среди сосен, глох в папоротниках, тонул в болотцах – и в поле под темнеющим небом было тихо. Длинные тела автомобилей со свистом стелились над бетоном там, за сотней поворотов и десятком мостиков, а здесь, на песке, еще не просохшем после короткого летнего дождя, четко отпечатались следы конских копыт.

Он присел, осторожно потрогал след. Песок послушно вдавился под пальцами, песок был шершавым и влажным, податливым и прохладным. Из такого песка можно было без труда соорудить башню на дороге, только – вот беда! – башня эта при солнечном свете потекла бы сыпучими струями к своему подножию.

Эдгар... Простите, возможно и не Эдгар. Просто – «он». Он бережно накрыл ладонью полукруглую гравюру, подаренную дорогой, выпрямился и медленно пошел дальше. Проплыл мимо сарай, в котором водились летучие мыши, и опять плотными упругими валами сдавили дорогу стебли пшеницы. Пшеница застыла в вечернем безветрии, но спокойствие ее было обманчивым: она просто ждала, когда совсем стемнеет, чтобы превратиться в море и выплеснуть к звездам жутковатый силуэт «Летучего голландца». И сосны прикидывались тихонями, шуршали, подражая камышам, а сами нетерпеливо тянулись к небу, мечтая ринуться вверх, подобно ракетам, как только погаснет бледная полоска на горизонте. И даже сарай был не прочь притвориться таинственным островом, что укрылся где-то в безмятежных морских водах.