– Все это хорошо, – согласился фермер, – но к чему же это в конце концов приведет? Что будет потом? Все любовь да любовь! Не слишком ли тут много любви! – сурово добавил он.

– Так, значит, вы отказываете мне в этом, фермер, – заключил Ричард. – Значит, винить в том, что ее держат теперь где-то далеко от меня, я должен не их… не этих людей, а вас. Это вы не хотите взять ее обратно домой, хоть я и говорю вам, что люблю ее больше жизни?

Теперь фермер Блейз должен был отвечать ему прямо: у него были на это свои доводы, свои причины. А дело было в том, что в опасности была ее репутация, и один господь знает, не грозит ли теперь опасность ей самой. Он говорил спокойно, откровенно и не без чувства собственного достоинства. О самом Ричарде он отзывался с похвалой, но молодость есть молодость, а только сыну баронета никак не пристало жениться на племяннице фермера.

В первую минуту сын Системы его не понял. А как только понял, вскричал:

– Фермер! Если я вам дам слово чести и поклянусь перед господом, что женюсь на ней, как только достигну совершеннолетия, вы ее сюда привезете?

Сказано это было с такой страстью, что, пытаясь немного его успокоить, фермер неуверенно покачал головой, глядя на решетку камина, и сделал медленный выдох. Медлительность эта приободрила Ричарда: мелькнула какая-то слабая надежда.

– Значит, это вовсе не потому, что вы настроены против меня, мистер Блейз?

Фермер утвердительно кивнул головой.

– Это потому, что мой отец против меня, – продолжал Ричард и принялся доказывать, что любовь священна и никакой отец не властен напрочь и навсегда обуздать чувства сына. Но приводить холодные доводы значило сойтись с фермером на открытом месте, где тот мог одержать над ним верх, и, боясь, как бы этого не случилось, юноша снова дал волю страсти, и страсть помчала его вперед. Он принялся рассказывать, как Люси любит его и как много она для него значит. От жизни он переходил к смерти, а от смерти – к жизни, в потоке низвергаемых им слов были и проклятья, и жалостная мольба. Может быть, он даже чем-то и растрогал сердце флегматичного старого англичанина, так пламенны были его речи, так жертвенно он поступался своей гордостью.

Фермер Блейз пытался его успокоить, но все было напрасно. Юноша хотел одного – вернуть похищенное сокровище.

Фермер потянулся за трубкой, верной утешительницей своей в минуты тревоги.

– Теперь можно курить и здесь, – сказал он. – При ней не курил. Уходил на кухню. Вы позволите?

Ричард молча кивнул головой и принялся внимательно следить за тем, как фермер набивал и зажигал трубку и как начал пускать клубы дыма, словно от этих неторопливых движений зависела его участь.

– Кто бы мог подумать, когда вы в тот раз сидели здесь у меня, что все так обернется? – изрек фермер, вдыхая табачный дым, клонивший его к благодушию и раздумью. – В тот день вы ее ведь и не приметили, молодой человек! А, помнится, я вас с ней познакомил. Да что там говорить, мало ли как оно бывает. А вы что, и подождать не можете, пока она в положенное время вернется?

В ответ на эту мысль и на выпущенную из трубки струю дыма последовал еще один поток слов.

– Удивительное дело, – сказал фермер, прикладывая чубук к морщинистому виску.

Ричард принялся ждать, и тогда фермер отложил трубку в сторону – она оказалась плохой помощницей в этом трудном деле; положив локти на стол и пристально взглянув на Ричарда, он сказал:

– Послушайте, молодой человек! Я же им слово дал. Я обещал. Я заверил их, что до весны ее здесь не будет, а там она вернется, и я опять к себе ее заберу – вот оно что! Я твердо надеюсь, и есть у меня на это свои причины, что оба вы к тому времени наберетесь ума. У меня есть на нее свои виды. Только я не из тех, кто может девушку приневолить замуж выйти. Верьте, я вам не враг, мастер Феверел. Таким, как вы, любая девушка будет гордиться. Ну так вот, ждите, а там увидите. Таков мой совет. Наберитесь терпения и ждите. Больше мне нечего вам сказать.

Ричард был так возбужден, что фермер не решился излагать ему свои намерения касательно того, как он думает осчастливить своего Тома, если только вообще эти намерения были серьезны.

Фермер повторил еще раз, что сказать ему больше нечего, и Ричард, у которого в ушах все еще гудели доводившие его до отчаяния слова «подождите до весны», «подождите до весны», поднялся, чтобы уехать. Фермер Блейз дружески пожал его обессилевшую руку и, подойдя к двери, стал звать Тома, однако тот, боясь, что его снова начнут ругать за его дурь, не показывался. В коридоре к Ричарду кинулась служанка и сунула ему что-то в руку, которая кроме этого беглого прикосновения ничего другого в эту минуту не ощутила. Коротыш привел лошадь. Шел дождь; хлынувшие потоки его струили тепло; деревья шумели от ветра. Прощаясь с Ричардом у ворот, фермер Блейз попросил его подать ему руку и сказать, что все в порядке. Молодой человек понравился ему своей серьезностью и прямотой. Сказать, что все в порядке, Ричард никак не мог, но руку все-таки протянул. На мгновение пальцы их сплелись в крепком рукопожатии, после чего он вскочил на Кассандру и ускакал в бушующую черную тьму.

Спокойный, ясный рассвет последовал за мятежным закатом, и бледное пламенеющее отражение его легло на воды озера Абби. Еще до наступления зари Том Бейквел вышел из дома и встретил своего господина: едучи из Лоберна по парковой дороге верхом на Кассандре, он мерно покачивался в седле. На них обоих – на лошадь и на всадника – было жалко смотреть. Бока Кассандры были забрызганы грязью, голова поникла: после этой неистовой ночи она была совершенно измождена. Каких только кочек и болот не одолевала она в пути; сколько сил своих отдала этой бешеной скачке сквозь кромешную тьму.