Он снова приблизился к ней, обнял ее.

Она думала, что будет говорить с ним тверже, чем говорила утром, но на деле оказалась и уступчивее, и слабее.

Почему же ей еще сомневаться, почему не принять его огромную любовь как непреложный закон? Почему не верить, что, противясь ему, она его губит? А если ей и приходится страдать, то разве не сладостна мысль, что страдает она ради него! Разве не сладостно отрешиться от всякой рассудительности: закрыть на все глаза и последовать за ним!

Старуха рассудительность больше не стала надоедать им. Она угрожающе прошелестела юбками и скрылась.

– Мой Ричард! – едва слышно пролепетала Люси.

– Назови меня по-настоящему. Так, как ты меня один раз назвала сегодня!

Она густо покраснела.

– Мой самый любимый!

– Нет, не то.

– Милый мой!

– Нет, не то.

– Супруг мой!

Она почувствовала себя побежденной. На исторгшие это слово губы печатью обета лег его поцелуй.

Риптону не довелось в этот вечер дождаться, чтобы его представили заточенной в клетке чудесной птице. Он получил от почтенной хозяйки меблированных комнат хороший урок по части выведывания чужих тайн, пока она наконец не начала зевать, а он – клевать носом, а на единственную, горевшую на столе свечу черным разбойничьим капюшоном не надвинулся мрак, и она уставилась на них обоих заплывшим глазом.

Красавица, разумеется, предназначена для героя. Однако далеко не всегда ее влияние сказывается сильнее всего на нем; оно порою устремляется на самого заурядного человека; в его неповоротливый мозг и проникает подчас ее лучезарное сияние и долго потом ему светит. Поэт, например, разглядывает ее как знаток; художник видит в ней просто натуру. Эти господа, из-за того, что им случается так долго ее созерцать, начинают к ней относиться критически. Когда их юношеский пыл отгорит, они могут предпочесть блондинку брюнетке и наоборот; они будут выбирать между орлиным носом и таким, как у Прозерпины [84] , между тем или другим разрезом глаз. Но походите среди простых, не наделенных этими талантами парней, среди мужланов, среди деревенских олухов, и вы отыщете какого-нибудь варвара, который все же наделен каким-то воображением, и увидите, что он красавицу уподобил богине и по-своему, пусть и глупо, но поклоняется ей и готов пожертвовать ради нее жизнью. Больше того, этот человек посвятит ей все свои дни, всю жизнь, хоть сам он и бессловесен, как Пес. Да и в самом деле это Красавицын Пес. Почти у каждой Красавицы есть свой Пес. Герой овладевает ею; поэт ее превозносит в стихах; художник изображает ее на холсте, а преданный старый Пес следует за ней по пятам, и дело кончается тем, что именно он, преданный старый Пес, остается при ней один. Герой проводит свои дни в войнах или же наслаждается в садах Армиды [85] ; господин поэт подглядел у нее морщинку; кисти художника нужна роза в цвету. И вот Красавица обращается тогда к своему старому Псу. Она держит его при себе, а он, который всю жизнь довольствовался брошенной костью и небрежною лаской – до тех пор, пока не одряхлел и не стал припадать к земле, – он смотрит на нее благодарными глазами, и ему и в голову не приходит, что тем, что она льнет к нему, она льнет к своим печальным воспоминаниям: герой, поэт, художник – все они вдруг оживают для нее в этом лохматом существе! Потом ее хоронят, и по всей округе разносится заунывный вой, а газеты публикуют заметку о необычайной преданности старого Пса.

Возбужденный воспоминаниями о Нуредине и о Прекрасной Персиянке [86] и переменой, наступившей в его беспросветной однообразной жизни, оттого что он очутился в первоклассной гостинице и приблизился к обитателям Уэст-Энда [87] – приобщился к роскошной жизни (которая едва ли не всегда присутствует в романтических мечтаниях добропорядочного юноши), Риптон Томсон позавтракал на следующее утро вместе со своим вожаком в половине девятого. Завтрак этот накануне был назначен на семь часов, однако Риптон спал в эту ночь значительно дольше, чем соловей (если уж говорить о его состоянии точно), даже и половина девятого была часом, который угнетающе подействовал на пробудившиеся в нем теперь аристократические чувства и слишком остро напомнил ему о занятиях юриспруденцией и о его подневольной доле. Он, разумеется, предпочел бы, чтобы завтрак был подан к одиннадцати – час, который назначил Алджернон. Однако Ричард не хотел с ним встречаться; поэтому они принялись за еду, и Риптон больше уже не завидовал нежившемуся в постели Гиппиасу. Позавтракав, они наказали успокоить Алджернона, передав ему, что отправились слушать известного проповедника, и ушли.

– Какой у всех счастливый вид! – сказал Ричард, в то время как они шли по тихим воскресным улицам.

– Да, очень! – ответил Риптон.

– Когда я… ну, словом, когда все это кончится… я приложу все силы, чтобы сделать счастливыми как можно больше людей, – заметил наш герой. – Без четверти шесть шторы у нее еще были спущены. Должно быть, ей хорошо спалось!

– Ах, так ты уже был там утром? – вскричал Риптон, и мысль о том, на что способна любовь, на мгновение забрезжила в его неповоротливом мозгу.

– Я с ней увижусь, Ричи?

– Да, сегодня увидишься. Вчера она устала.

– А это точно будет?

Ричард заверил его, что сегодня он будет этого удостоен.

– Вот тут, – сказал он, заходя куда-то под сень деревьев, в то время как они шли по парку, – тут мы говорили с тобой вчера вечером. Какое мрачное время! Как я ненавижу ночь!

Для того чтобы сколько-нибудь вырасти в глазах Ричарда, Риптон осторожно намекнул на то, что он уже знает, что такое близость с женщиной, и проник в ее тайны. Он заговорил о каком-то своем любовном приключении [88] , сказав первое, что ему случайно пришло в голову.

– Ну и что же! – воскликнул его вожак. – Почему же ты на ней не женился?

Риптон был поражен.

– Что ты! – вскричал он и увидел, что чувство превосходства, которое он все еще вынашивал в себе, будет в тот же день начисто сокрушено.

Он был снова вверен попечению миссис Берри, причем на такой долгий срок, что его уже начали одолевать мрачные опасения, что Прекрасная Персиянка по-прежнему не хочет открыть ему лицо, но в конце концов Ричард позвал его, и Риптон поднялся вместе с ним наверх, не подозревая даже о том, какая в нем произойдет перемена. Герой и Красавица приняли его вместе. Начав подниматься по лестнице, он уже заготовил для этой встречи приятную улыбку, но к тому времени, когда он входил в комнату, лицо его страдальчески вытянулось, а глаза бессмысленно выкатились. Стоявшая об руку с любимым, Люси сердечно поздоровалась с ним. Вид у него в эту минуту был такой глупый, что это ей помогло преодолеть свою застенчивость. Все трое уселись и пытались завязать разговор, однако язык Риптона не хотел его слушаться – так же как и глаза. Немного погодя Прекрасная Персиянка, исполнив свой долг тем, что показалась ему, вышла из комнаты, и для нее это было облегчением. Ее господин и повелитель вопросительно воззрился на Риптона.

– Ну теперь ты больше не удивляешься, Рип? – спросил он.

– Нет, Ричард, – после небольшой паузы торжественно ответил Риптон, – могу тебя заверить, что нет!

Голос его изменился; изменилось и выражение глаз. Теперь это были глаза старого Пса. Взгляд их был прикован к двери, через которую она прошла; они прислушивались к ее шагам так, как умеют прислушиваться собаки. Когда она вошла снова, уже в шляпе, чтобы идти гулять, он засуетился, как пес. Когда она робко прильнула к своему возлюбленному и они пошли вместе, он последовал за ними, и в нем не было ни тени зависти или какого-либо другого чувства; над всем возобладало тайное наслаждение от одного того, что он ее видит, – именно то состояние, которое присуще старому Псу. Ведь благодетельница Природа вознаграждает его за все. Ему не дано иметь героических доблестей, однако в чувствах его есть полнота и радость, которые сами по себе уже много значат. И за его умение поклоняться и ничего не хотеть взамен его вознаграждают с лихвой. Если теперь Риптон начнет помышлять о госпоже Случайности, то какого же мнения он будет о себе? Так не презирайте же старого Пса. Это он помогает Красавице отомстить за свой пол.