– А еще здесь! – он включил компьютер с большим монитором, где тоже онлайн транслировались акты обнаженных отношений.

– Заметь причем, – комментировал Башмаков, – это не сброд какой-нибудь, это не подпольные съемки, это отборные звезды, красавицы, лучшие тела мира – я их, между прочим, по именам знаю, такое ощущение, что с некоторыми знаком.

После этого Башмаков всё убрал, опять выпил, долго тер лоб.

– К чему это я?

– Видимо, к тому, что виртуальные отношения с незнакомыми женщинами посредством их партнеров тебя устраивали?

– Да. Можешь смеяться. Было чувство, что я могу всё – и со всеми! И всегда! И я отвык хотеть живых! Это облегчило мне жизнь. Больше того, это сделало мою жизнь счастливой. Если я все-таки случайно встречал красивую женщину и начинал мучиться типично мужской мыслью – «почему не моя?», – я тут же бежал домой и находил девушку в три, в пять раз лучше встреченной незнакомки!

– А что вы делали, когда не было этих фильмов, Интернета, даже журналов? Ведь такое время было, – спросила я, потому что хорошо знала историю и читала, что такое время действительно было в СССР. СССР, Володечка, означает Союз Советских Социалистических Республик, евразийское государство, включавшее в себя то ли пятнадцать, то ли двадцать пять стран, где люди говорили на 150 языках, там было принудительное и неэффективное, но относительно спокойное равенство, по которому многие потом скучали.

– Я сам рисовал! – заявил Башмаков. – Пойдем, покажу.

Он повел меня в дальнее открылие дома, отомкнул тайную комнатку и показал мне коллекцию картин, на которых были изображены мужчины и женщины в разных позициях. Занятно, на мой взгляд, было то, что в них только редкий человек увидел бы что-то возбудительное. Они были, как и космолетчики на инопланетных картинах Башмакова, пропорциональны, стерильны, это была какая-то абсолютно непорнографичная порнография – такой, буквальной и безгрешной, бывала она на древних индийских и античных изображениях, когда людям еще не сказали (вернее, когда они сами не сказали себе), что это грех, блуд и непристойность. Но, видимо, на Башмакова действовало – он и сейчас смотрел на свои старые творения любовно. Или, вернее, по-приятельски, будто встретил старых знакомых.

– Вот эту я очень любил, – показал он на девушку, изогнувшуюся под чреслами мужчины (сам мужчина ничем, кроме чресл, на картине не присутствовал), девушка была голубоватой, с такими формами, каких не существует, рот ее был томно приоткрыт, сверкали белые зубы. – Аола, – назвал он ее имя, уверенный, как все фантасты, что у инопланетных девушек должны быть певучие и красивые имена.

– Ясно, – сказала я. – То есть ты был счастлив, а потом разбогател, появились живые женщины, которые по сравнению с этими оказались намного хуже?

– Да, – сознался он. – Ты такая умная, что я не хочу тебе врать. Именно так. Но с ними было просто. С тобой труднее.

– Почему?

– Потому что ты первая, кого я хочу больше, чем их, – он имел в виду и своих нарисованных красавиц, и девушек из фильмов и Интернета.

Я не понимала, приятно это мне или неприятно. Скорее все-таки не очень приятно, потому что такие ситуации разговорами не кончаются, дальше следует что-то практическое и непредсказуемое.

– Поэтому я и говорю, – повторил он уже без крика и без топания ногами. – Лучше исчезни. Побеждай там на своих конкурсах, живи там с кем-нибудь. Подальше от меня. Я болеть и с ума сходить не хочу. И без того, как идиот, выставку устроил. Я же понимаю, что надо мной смеются. Дилетантский абсолютизм выдумали, идиоты. Там же мертвое всё. Может, это им и нравится – сами мертвые потому что...

Константин Константин продолжал пить, но, несмотря на слабость характера и организма, совсем не пьянел. Зато от него меньше пахло человеком, как обычно, а пахло вином. И свет был у этой комнатки, где мы стояли, какой-то голубоватый, как на его картинах, будто инопланетный. Всё казалось искусственным и привлекательным. Он сам был похож на персонажа какой-то грустной космической истории. Мне стало жаль его, захотелось утешить и приласкать. Мне захотелось устроить праздник человеку, который всю жизнь страшился праздника.

– Откуда ты знаешь? – сказала я. – Иногда невозможное становится возможным.

– Только не дразни, – сказал он стонущим голосом и замахнулся бутылкой.

Я улыбнулась, взяла бутылку из его руки, отшвырнула. Она разбилась о белую стену коридора и окрасила ее своим выплеском. А ковер в коридоре был густым мягким, как альпака, это такой сорт искусственного меха 75 .

И я повлекла Башмакова на пол нежным движением, он опустился, не веря всем своим органам чувств, дальнейшее я взяла на себя, и вот уже мы с ним находились в том состоянии, которое он только наблюдал со стороны. Правда, привычка что-то в стороне видеть, наверное, осталась, потому что в один из кульминационных моментов я заметила, как он посматривает на свою синюю Аолу. Я повернула его лицо ко мне. И он уже не отворачивался.

Последствия этого вечера были неожиданные. Башмаков выкинул все картины из своей тайной комнаты, все фильмы, без малейшего сожаления расстался со всем наглядным эротическим материалом, который наполнял его предыдущую жизнь.

Я насторожилась и сказала почти официально:

– Константин Константин, напоминаю, что по условиям договора о найме на работу (а такой договор меж нами был составлен) я имею право вас покинуть в любую минуту. Мне было с тобой приятно, – сказала я уже с б'oльшим сердечием, – но этот был только раз, случай.