РАССКАЗ 1

ЧУЖАЯ ЗЕМЛЯ

Это было, это было

в той стране,

О которой не загрезишь

и во сне…

Н.Гумилёв

1.

* * *

… - Продавец и спрашивает: "Мужик, а кто там у тебя сидит-то?!" "Не знаю я. Но сыр любит — офигеть!"

Танька рассмеялась, но тут же ойкнула и запрыгала на одной ноге:

— Ой, я, кажется, на что-то наступила…

— Не на бутылку? — забеспокоился я. — Погоди, сейчас… вот сюда давай.

Я подставил ей руку и помог допрыгать до пенька, бросив в траву свои туфли и её кроссовки. Танюшка прыгала и жалобным повизгиваньем обозначала свои невыносимые страдания, но я всерьёз беспокоился — мало ли, что валяется тут в траве? С тех пор, как нашу речку почистили, на её берегу повадились устраивать пикники — в меру своего пони-мания, то есть: бухали, закусывали и били бутылки о деревья, а иногда — друг другу о го-ловы.

Если Танюшка распорола себе ногу, то в следующий раз колоть головы об их бутыл-ки буду я. Можно и наоборот. Бутылки о головы.

Я усадил её на пенёк и взял в руки левую ступню девчонки — холодную и мокрую от росы. Танюшка сопела мне куда-то в район правого виска, это было щекотно и невероят-но здорово. Я задержал ногу девчонки, хотя уже отчётливо видел, что на нежной коже ничего нет — скорее всего, просто наступила на сучок. Сердце у меня постукивало где-то в горле, и я уже почти решился её поцеловать (не ногу, а саму Таньку). А то что же это такое, мы знакомы уже год и ещё…

— А ты, Олег, фетишист, — сообщила Танька мне в ухо. — Ногу-то отпусти, раз там ни-чего нет.

— Да ну тебя, — сердито отстранился я. — Я думал, ты правда порезалась или ногу проко-лола.

— Я тоже думала… Кроссовки дай. И носки.

Я нашарил в чёрной траве нашу обувку, передал Таньке кроссовки и присел рядом на пенёк. Но обуваться мы не стали — просто сидели и смотрели на редкие огни за булькую-щей и шипящей на плотине рекой. На этой плотине хорошо стоять, кидая в белёсую от пены воду камешки. Многим кажется, что вода там пахнет затхлостью, а мне нравится этот запах…

— Сколько времени? — спохватилась Танька. Я посветил зажигалкой на свою "Ракету". — Двенадцатый час?! Ой ёлочки зелёненькие! Я же должна на сахарный к папке ехать. Пос-ледний автобус через пятнадцать минут!

Она лихорадочно обувалась. Это был серьёзный облом, у меня, словно молоко, оста-вленное в тепле, скисло настроение.

— Я с тобой поеду, — вызвался я.

— А обратно пешком? — поинтересовалась она. — Автобус-то последний… Нет уж, ты пойдёшь домой и ляжешь спать — приятных сновидений.

— Ну хоть до ручья провожу, — буркнул я, обуваясь. Танюшка независимо хмыкнула, но провожать не стала. — Завтра увидимся?

— Завтра будет завтра, знаешь такой мультик? — вопросом ответила она. — Ладно, по-шли.

По хорошо знакомой тропинке мы углубились в тихую рощу. Справа, за ручьём, Ур-чали тритоны-"бычки", печально покрикивала какая-то птица. Было абсолютно темно, лишь в проёмах высоких крон временами серебристо подмигивали нам звёзды, да впереди нет-нет проглядывал жёлтый фонарь — как раз над остановкой. Собственно, до неё было не так уж далеко.

Я первым перешёл по брёвнышку через сонно шепчущий в зарослях ручей, подал руку — Танюшка оперлась, легко скакнула.

— Тут я сама, — махнула она рукой по тропинке, ведущей на подъём через кусты.

— Давай я автобуса с тобой подожду, — предложил я. У меня на языке вертелось: "Тебя

2.

там что, ждёт кто-то?!" — но я помалкивал. Потому что в ответ вполне можно было получить: "Ждут," — и зрелище молча удаляющейся спины. А так прощаться совсем не хотелось.

— Да нет, не надо, — Танька сделала два шага, потом остановилась. На фоне кустов я её почти не различал — говорил с голосом из темноты, так странно… — Олег, знаешь что… — я вопросительно поднял голову, и она, похоже, угадала это движение, как я безошибочно угадывал, что она сейчас улыбается. — У нас ведь сегодня последний день практики был.

— У нас тоже, — кивнул я и ощутил стремительное удовольствие от того, что теперь я на два месяца с лишним совершенно свободен; от того, сколько всего будет за эти два с лишним месяца…