Гараж и мастерские сходились под прямым углом, поэтому члены спецопергруппы «Финал» между собой называли это место «уголком». Самый внимательный глаз не смог бы определить истинное назначение «уголка» – обычная ремзона, каких в большом городе не менее сотни. И помещение, которое отомкнул шестой номер, – бывшая диспетчерская, наводило уныние типовой безликостью: стол под зеленым, в чернильных пятнах, сукном, старые расшатанные стулья, изрядно вытертый клеенчатый диван, обшарпанный шифоньер… Точь-в-точь красный уголок какого-нибудь домоуправления, только стульев поменьше.

Григорьев, прижимая локтем видавшую виды кожаную папку, первым зашел в комнату, с отвращением вдохнул застарелый табачный дух, стряхнул папкой невидимую, но вполне вероятную здесь пыль и осторожно опустился на скрипнувший диван. Лицо его, как всегда, выражало недовольство. Это относили на счет многолетней хронической язвы, хотя столь же многолетняя работа по надзору за мерзостями мест лишения свободы в не меньшей степени была способна породить не только любую гримасу, но и саму язву. Сейчас недовольство прокурора могло объясняться и учуянным еще в машине запахом перегара, исходящим от Буренко, и позвякиванием в клеенчатой сумке первого номера, и деловитостью, с которой тот перемешивал на зеленой скатерти черные костяшки домино.

Конечно, и стресс надо снимать, и «козла» забивать можно, время есть… Но черт бы их побрал с этой обыденностью – будто на пикник выехали… Особенно раздражал Буренко: неряшливостью, цинизмом, самомнением. Гордится своей эрудицией – как же, два института окончил! Ну и что? Зачем врачу археология? Зачем таскаться летом по раскопкам? Работает с трупами, отдыхает со скелетами, хорошенькое хобби! Жить в палатке, ворочать грунт на солнцепеке, мокнуть под дождями; комары, гнус, малярия… Да мало ли какую инфекцию можно найти в любом захоронении… И не мальчишка, скоро пятьдесят стукнет, а на тебе – романтик! Но выезжать с ним любят. Как начнет байки травить про сарматскую царицу, золотой курган, скифские клады, все – от шофера-милиционера до следователя – рты раскрывают. И начальники служб не прочь с ним поболтать, говорят – интересный человек. Вот и возомнил себя черт знает кем! Викентьеву не подчиняется, считает, что и прокурору не поднадзорен, – получается, он здесь и есть самый главный? Разговоры всякие заводит, да так, будто остальные в грязи ковыряются, а он, чистенький, сидит наверху да им за это пеняет. Недаром исполнитель с ним постоянно ссорится: кому приятны эти намеки про убийц и их жертв… Нашелся моралист! Если хотя бы половина того, что о нем болтают, правда… Вроде спирт из препаратов пил и с женскими трупами это самое… Конечно, бывшей жене веры мало, но когда смотришь на его жирную ряшку, то ведь не скажешь однозначно, что вранье… Насчет спирта и сомневаться нечего – откуда угодно выйдет, закладывает здорово и с каждым годом все больше… А вот насчет остального – кто знает, пятьдесят на пятьдесят…

Врач будто почувствовал мысли прокурора и уставил на него пристальный взгляд маленьких, нервно блестящих глаз.

– Присоединитесь, Степан Васильевич?

Григорьев отрицательно качнул головой и демонстративно полез в свою папку. «Даже шестьдесят на сорок, – подумал он. – На редкость неприятный тип!»

– Начальство отказалось, – ёрнически пропел Буренко. – А нам что оставалось? Не хочешь разрыдаться – сумей поразвлекаться!

И обычным голосом сказал:

– Сами забьем.

Потом подмигнул первому номеру и прошептал что-то в ухо.

– Нет, – отрезал тот. – Только после работы. Порядок надо соблюдать!

– Что вы, собственно, называете работой? – занозисто спросил Буренко. – И что – порядком? Как именуется эта чудесная работа? И как звучит ваша должность?

– Опять?! Ей-богу, не буду играть, если так, – вспылил первый.

Буренко немного подумал.

– Ладно, давайте не вдаваться… А по сто капель совсем бы не помешало!

Он сглотнул, и второй подбородок колыхнулся в такт с кадыком.

– Не распускайтесь, товарищ Буренко! – желчно произнес прокурор. – Иногда мне кажется, что вы просто бравируете своим цинизмом!

Врач откинулся на спинку стула и изготовился к обстоятельному ответу, но передумал и махнул рукой.

– Ладно, в конце концов любую патологию можно считать нормой и порядком, все зависит от точки отсчета. Тогда противоестественное дело – обычная работа. Но сейчас я не хочу споров. За дело! Где там наш Петюнчик?

– Машину загоняет, сейчас явится, – проворчал первый, набирая в согнутую ладонь черные прямоугольники. – Да вот и он! Чего это ты такой вскукоженный?

Грубое лицо Шитова выражало озабоченность, и стул для себя он выдвинул слишком резко.

– Кажется, здесь кто-то был…

– Где «здесь»? Кто был? – насторожился исполнитель.

– Черт его знает! – Шитов извлек мятую пачку дешевых сигарет, размашисто чиркнул спичкой. – Я двери в гараж всегда проволокой закручиваю, так вот ее нету. И замок…

Он прикурил, мазнул взглядом по враз отвердевшему лицу первого и безразличной мясистой физиономии вра-ча, покосился на углубившегося в бумаги прокурора.

– …И замок легко открылся. Обычно туго проворачивался, а сегодня – сразу!

– Кому он нужен, твой гараж, – раздраженно бросил Буренко. – Мы здесь черт-те сколько не были, ты просто путаешь. Бери «камни»!

Младший сержант выполнил предложение врача, но без обычного азарта.

– Кто заходит? – вяло спросил он.

– Я и зайду! – Буренко торжественно показал дубль «один-один» и с размаху хлопнул по столу. Шитов приставил «один-два».

– Легко открылся, значит… – неожиданно сказал первый номер, и оказалось, что он положил свои кости на скатерть, как бы потеряв интерес к игре. – А давай-ка мы его посмотрим, замок-то. Принеси сюда, Петро, поглядим при свете…