— Много понимаешь. — Чужак схватил за грудки, вздернул на ноги. Повторил: — много понимаешь…

Он хотел сказать что-то еще но тут Рамона вывернуло снова- чего он и боялся с самого начала. Желудок не простил резкого изменения положения тела, одно что пустой вроде был. Чужак отпрыгнул, застыл, разглядывая испачканную одежду. А через миг Рамон сложился от удара поддых. Увернуться не получалось — поди увернись, когда перед глазами плавает серая муть Дагобер вскочил, бросился было на подмогу — но четверо, что пришли с бывшим правителем Агена не зря хлеб ели, повисли цепными псами, а в следующий миг у горла оказался нож. И маркизу осталось лишь беспомощно наблюдать, как рыцарь заваливается на пол от удара в висок, а чужак охаживает его сапогами с блестящими оковками по носкам. Раз за разом, до тех пор, пока тело на полу перестало дергаться от ударов.

Бывший правитель Агена повернулся к Дагоберу.

— Из-за твоего дружка сапоги угваздал, теперь кровь отчищать.

— Сам, что ли, чистить будешь?

— А может, тебя заставить? А, голубок?

— Сволочь…

— Это вы пришли в мой город. Так что я в своем праве.

Маркиз дернулся и снова замер. Под лезвием прижатого к коже ножа проступила кровь.

— Бери пергамент и перо. — Сказал чужак. — Пиши батюшке обо всем, что случилось. Согласится уйти с моих земель — вернешься живым.

— Не согласится. — Выплюнул Дагобер. — И писать не буду.

— Ну так я не гордый, сам напишу. — Он взял маркиза за подбородок. — Молись богу своему, чтобы согласился. Не ответит через неделю — пришлем батюшке голову твоего дружка. Чтобы проникся. А еще через неделю — твою. Так что молись, чтобы согласился.

— За ним люди. Он не может согласиться. Проси денег — отец щедр.

— Нужны мне твои деньги. Я хочу мой город.

— Город ты предал сам.

— Скажи спасибо, что ты — пока — нужен мне невредимым. — Прошипел чужак. — Писать будешь?

— Нет.

— Тебе же хуже. — Он стремительно развернулся и вышел. Следом исчезли солдаты. Заскрипел замок. Дагобер опустился радом со съежившимся на полу телом, осторожно перевернул на спину. Рамон застонал.

— Живой! — обрадовался маркиз. Понял на руки, перенес на солому. Подумал, что надо бы по щекам надавать, чтобы очнулся — но куда еще-то, и так живого места нет.

— Эй! — повторил: — Эй, очнись давай!

Тишина.

Дагобер поразмыслил с минуту, осторожно тряхнул за плечи, потом, осмелев, сильнее.

— Да очнись же ты!

Рамон вскрикнул, маркиз отшатнулся, пробормотал:

— Прости. Как ты?

— Хреново.

— Прости. Если бы… — Он уронил голову на руки.

— Бог простит.

Повисло молчание, тяжелое, густое точно кисель.

— Какой выкуп он хочет? — спросил, наконец, рыцарь.

— Аген.

Рамон застонал.

— Отец на это не пойдет. — Дагобер снова спрятал лицо в ладонях. — Ради меня он всю казну отдаст. Но город… Я говорил, я же этому гаду говорил — но ведь и слышать не хочет… — он начал раскачиваться из стороны в сторону. Вскинулся:

— Скажи, что тебе еще рано! Что мы не умрем…

Рамон рассмеялся, громко и страшно. Смеяться было больно, но остановиться не получалось никак.

— Чего гогочешь?

— Вчера… — выдохнул рыцарь. Закашлялся, сплюнул кровь. — Вчера… или когда там… с тобой пили. Мне сравнялся двадцать один.

Дагобер поднял голову, встретился глазами с Рамоном. Отвернулся, съежился так, что видно было только вздрагивающую спину.

Снова заскрежетал ключ в замке. Маркиз вскинулся, провел рукавом по лицу, на которое стремительно возвращалсь обычная надменность.

— Написал я. — Чужак успел не только сложить письмо, но и переодеться. — Читать будешь?

— Нет.

Ну нет, так нет. — Он развернулся.

— Постой. — Окликнул Дагобер. — моему другу нужна вода — промыть раны. Еще повязки и, может быть, лубки.

— Перебьетесь. — Ухмыльнулся чужак. — Воду и хлеб я вам дам, что дружку не пожалеешь, тем промоешь. А без повязок перебьетесь. Оба вы не жильцы, если твой батюшка так тверд духом, как говоришь. Как думаешь, справедливо выйдет? Он отнял у меня город, я у него — сына. Молчишь? Ну, молчи.

Следом зашел мужик, отдал полкаравая и кувшин с водой. Снова стукнула дверь.

Счет времени Дагобер потерял сразу — поди пойми, день или ночь на дворе, сидя среди четырех стен без окон. Он пытался было считать догоревшие лучины, но мигом сбился. Главный больше не приходил, а мужик, носивший еду и рта не раскрыл, как маркиз не пытался выведать у него, какой сейчас день. Или хотя бы как часто он приносит эти полкаравая и воду. Судя по тому, что Дагобер успевал изрядно проголодаться к его появлению — не чаще двух раз в день, впрочем, возможно дело было в том, что маркиз не привык к столь скудной еде. Рамон большую часть времени был без сознания, а когда приходил в себя — лежал с закрытыми глазами и молчал. А еще пил — много и жадно. В первый же день Дагобер попытался отмыть его от крови, но куска подола, смоченного из кувшина хватило только на лицо. Еще одним куском полотна перетянуть ребра, да кое-как подвязать повисшую руку- на большее рубахи не хватило. С появившимся вскоре хриплым кашлем и лихорадкой маркиз ничего поделать не мог, и оставалось только сидеть и ждать, чем все кончится. По большому счету, все нелепые попытки помочь были бессмысленны. Если через неделю голову Рамона пошлют к герцогу, кому какая разница, снимут ее со здорового или умирающего? Но не делать ничего означало смириться и покорно ждать конца.