В 1648 году, когда скончался новгородский митрополит Афанасий, царь Алексей Михайлович возжелал видеть в этом сане, втором по значению в русской церкви, своего любимца Никона, которого иерусалимский патриарх Паисий, оказавшийся по случаю в Москве, и рукоположил.

Полностью доверяя новому новгородскому митрополиту, монарх поручал ему заниматься и делами мирскими. Данный факт можно объяснить лишь неосведомленностью молодого царя в истории взаимоотношений светской и духовной властей в Русском государстве, которые обострились в тридцатые годы XV века после поездки митрополита Исидора, сторонника унии с папской церковью, во Флоренцию. Великий князь московский Василий II Васильевич некоторое время поддерживал политику Исидора, считая, что уния даст возможность русской церкви освободиться от навязчивой опеки Константинопольского патриарха. Он устроил митрополиту торжественные, пышные проводы, не пожалел подарков для папы римского. Посланник вернулся из поездки и зачитал Василию II папскую грамоту, призывавшую великого князя московского быть митрополитом всея Руси, «помощником усердным всею мышцею» за скромную награду в виде «папского благословения и хвалы и славы от людей». (Никольский Н. М. История русской церкви. М, 1983, стр. 109.) Тут-то прозрел Василий II Васильевич! Под пятою у Исидора, у любого другого митрополита всея Руси ему, потомку Владимира Мономаха, Ивана Калиты и Дмитрия Донского, быть не хотелось. Исидора объявили «неистовым и дерзновенным» еретиком, сместили с должности митрополита всея Руси. С еретиком в те века не церемонились. Исидор сбежал от жестокой расправы в Литву. Светская власть в лице Василия II продемонстрировала жесткое желание управлять русской церковью. В дальнейшем взаимоотношения между князьями (а затем царями) и митрополитами (а затем патриархами) развивались с нарастающим преимуществом первых.

Вскоре после опалы Исидора Константинопольский патриарх принял унию. В Москве называли сей акт отступлением от веры, иномудрствованием и приближением к латинянам. Василий II, однако, написал патриарху дипломатичное письмо с просьбой разрешить «свободно нам сотворить в нашей земле поставление митрополита». Ответа князь не дождался, но отступать от поставленной цели он не мог. Василий II повелел епископам поставить митрополитом всея Руси Иону, созвал в 1448 году собор в Москве. На этом важном форуме лишь два человека, епископ Боровский Пафнутий и боярин Василий Кутузов, высказались о незаконности задуманного акта. По повелению Василия II их заключили в «оковы». Больше желающих очутиться в темнице не нашлось. Иону единогласно избрали митрополитом. А через одиннадцать лет, в 1459 году, созванный великим князем московским собор узаконил и закрепил соборной клятвой этот порядок избрания митрополита всея Руси. Василий II надежно перехватил инициативу у духовной власти, но она была еще сильна, материально подкреплена и авторитетна, чтобы борьбу между светской и духовной властями считать законченной.

Надо отдать должное представителям той и другой сторон: боролись они за свои идеи решительно, но не предавая интересы государства, а многие ставленники московских князей и царей верой и правдой служили им, преследовали, как, например, Иона, «всеми мерами церковной репрессии крамольных князей и бояр, анафемствовали их и требовали от епархиальных епископов строгого проведения анафемы», хотя были и такие, как новгородский владыка Евфимий, который «отказался применить репрессии против крамольного и отлученного от церкви Шемяки, скрывшегося в Новгороде» (Никольский Н. М. История русской церкви. М., 1983, стр. 110–111).

Мощный удар по материальному потенциалу Русской православной церкви нанёс Иван IV Васильевич. С другой стороны, и грозный царь, и все другие российские монархи всеми способами старались приподнять авторитет Русской православной церкви в глазах соотечественников и чужеземцев. Естественно, как церкви, подчиненной самодержцу. В 1589 году Константинопольский патриарх лично прибыл в Москву, посвятил первого московского патриарха, признав тем самым русскую церковь автокефальной.

«Московская церковь стала национальной, со своим независимым от греков главою, со своими святыми, со своим культом, значительно отличавшимся от греческого, даже своей догматикой, установленной на Стоглавом соборе» (там же, стр. 110). К этому следует добавить, что московская церковь в течение многих веков проводила богослужение по рукописным книгам — переводам с древнегреческих книг, исполненных разными авторами… Это последняя, казалось, незначительная уникальность русской церкви сыграла в XVII веке огромную роль в жизни Российского государства, став поводом к драматическому событию — церковному расколу. Именно поводом и ни в коем случае не причиной раскола. Одной из глубинных причин раскола были указы ордынских ханов, поставивших русскую церковь, как собственника, в более благоприятные, нежели все остальные слои русского общества, условия. После сокрушительных ударов Грозного по материальной базе духовенства, после постановления правительства в 1580 году, запретившего давать монастырям «вотчины на помин души и предписывалось вместо этого делать денежные вклады, а также вообще запрещалось церковным лицам и учреждениям покупать и брать в залог земли» (там же, стр. 115), победа светской власти над властью духовной была близка.

Но наступило время правления Федора Ивановича при фактическом правлении Бориса Годунова, который по вполне объяснимым причинам, вызванным жестоким политическим цейтнотом, не мог четко отслеживать исполнение закона, затем наступило Смутное время, а затем царствование Михаила Федоровича при фактическом правлении его матушки, а позже — патриарха Филарета: в эти годы постановление 1580 года бездействовало, и церковь продолжала укреплять свои экономические позиции.

Боярство и царь постоянно держали под контролем патриарха, но до середины XVII века церковь еще представляла собой грозного соперника и для бояр, и для самого царя, и вряд ли полностью справедливо мнение академика Н. М. Никольского, утверждавшего, что «приобретя новый, более ослепительный, чем раньше, внешний блеск, церковь в области управления и даже культа превратилась, в сущности, в один из московских приказов» (там же, стр. 114). Если бы это было так, то в 1649 году при составлении Соборного уложения не нужно было уделять столь огромное внимание церковным делам и постановлять в главе XVII, ст. 42: «Патриарху и митрополитом и архиепископом и епископом, и в монастыри ни у кого родовых, и выслуженных и купленных вотчин не покупати, и в заклад не имати, и за собою не держати, и по душам в вечный поминок не имати никоторыми делы; и в поместном приказе за патриархом и за митрополиты, и за архиепископы, и епископы, и за монастыри таких вотчин не записывати; а вотченником никому вотчин в монастырь не давати; а кто и напишет вотчину в монастырь в духовной, и тех вотчин в монастыри по духовным не давати, а дати в монастырь родителем (родственникам) их деньги, чего та вотчина стоит или что умерший вотчине цену напишет в духовной; а буде кто с сего уложения вотчину всю родовую или выслуженную, или купленную продаст или заложит, или по душе отдаст патриарху, или митрополиту, или архиепископу, или епископу, или в который монастырь, и ту вотчину взяти на государя безденежно и отдать в раздачу челобитчиком, кто о той вотчине государю учнет бить челом» (там же, стр. 116).

Это хорошо, что до наших дней дошли законы Хаммурапи и законы хеттов, Синайское законодательство и законы Ману… Законы — путеводители не только для тех, кому они адресованы, своего рода правила движения жизни, запрещающие знаки, но и богатейшая информация для размышлений. Почему в Соборном Уложении 1649 года дана эта статья? Потому что все, что в ней запрещалось, имело место на практике. А подобная практика материально усиливала церковь. Поэтому бояре и царь решили секвестировать доходы своего политического (очень серьезного!) оппонента. А значит, утверждение М. Н. Никольского о церкви в XVII веке, мягко говоря, несостоятельно. Если бы церковь являлась по своему статусу одним из московских приказов, то хватило бы двух-трех словесных или письменных повелений монарха, чтобы урезать и материальное положение этого «приказа», и его влияние на жизнь страны, а то и просто ликвидировать этот «приказ» за ненадобностью. Но церковь приказом не была и быть не могла! Она являлась одной из трех ветвей власти. Она мечтала о большем. Эти мечты имели под собой мощное основание, реальную опору. Именно поэтому в Соборном Уложении 1649 года вышли статьи, конечной целью которых было размывание этой опоры.

Приведённая статья Соборного Уложения говорит еще и о том, как мудро относились русские законодатели к двум основным богатствам страны: к земле и к народу. Деньги церковь могла собирать с населения. Но ей строжайше запрещалось собирать земли и людей, обрабатывающих землю. В этом законе, кроме всего прочего, было установлено «в качестве общей меры для всех клириков, не только монастырских, но и всех прочих, одинаковую подсудность со всеми остальными людьми по всем недуховным делам» (там же, стр. 116), что, естественно, уменьшило доходы церкви. Более того, в 1650 году был создан Монастырский приказ, составленный из светских людей.

Никон отнёсся к Соборному Уложению отрицательно, назвав его «бесовским».

В 1649 году он в Новгороде помогал нищим одолеть голод, выделил в митрополичьем дворе отдельное помещение, где ежедневно кормили обездоленных, а один блаженный выдавал кроме этого нищим по куску хлеба. В воскресные дни он от имени митрополита выдавал каждому нищему деньги.

Слава о Никоне-нищелюбце разошлась по Новгородской земле. Люди были благодарны ему. И не было среди нищих у Никона врагов. Память нищих не только крепкая и прочная во времени, она имеет чудесное свойство пронизывать невидимыми нитями всех людей — богатых и бедных. И удивительного в этом ничего нет. От сумы и тюрьмы не зарекались во все времена и во всех странах мира. И на Руси тоже. В глубинах душ людских таился и таится, и не исчезнет этот подспудный страх: не тюрьмы бы, да не сумы бы — а все остальное притерпится, сможется, выдюжится. Никон искренно помогал нищим. О славе он в тот год не думал, но слава его уже родилась и не почувствовать её он не мог.