— А белье тоже отдавать? — чуть не плача девица стала расстегивать жакетик.

Брандо взглянул на меня.

— Тоже.

— Не надо, — на меня накатила волна брезгливости. — Пусть себе оставит. Вы мне только дайте что-нибудь… менее криминальное, чтобы прикрыться.

— Ой, сейчас халатик чистый принесу, — каблучки Татьяны застучали по кафельному полу.

***

Через полчаса я лежала на диванчике, укрытая пледом и ждала появления милиции. Напротив меня сидел Брандо и флегматично хрустел соленым огурцом:

— Повезло. Будь вы в Америке, то уже беседовали бы с ангелами. В отдельный ящик — и готово.

— Скорей, я бы беседовала с чертом.

— Вам виднее. Впрочем, с чертом легче договориться. По себе знаю. Подумать только, если бы не Петькин день рождения и наша российская безалаберность, мы бы сейчас с вами не разговаривали. Так что с вас подарок Петьке.

— Угу, как только так сразу, Татьяне я его уже сделала.

— Обиделись? Зря. Девочка молодая, в семье пьют, здесь зарплата грошовая. Она в отличие от вас не брезгливая. Увидела костюмчик модный — попросила примерить. Я разрешил. Это одна из немногих радостей, которые будут в ее короткой девичьей жизни. Пусть хоть сегодня побудет счастливой.

— Счастливой! А вам не стыдно мертвых обкрадывать?

— А вы ригористка! — он элегантно прикурил сигарету. — Мертвым все равно в отличие от живых. Не сердитесь. Профессиональный цинизм, знаете ли. Когда каждый день видишь смерть, начинаешь к ней относится запанибрата. Я ее даже коллекционировать стал.

— Как это?

— Не пугайтесь. В моем шкафу нет скелетов. Шокирующих фотографий тоже, знаете ли, не храню. Я коллекционирую образы смерти в мировой литературе. И знаете, что любопытно: у каждой эпохи и у каждой страны она своя. От образа зависит и суть. Трудно ожидать от старухи с косой, что она окажется философом? Так же, как нелепо надеяться на сострадание чумы-смерти. Другое дело, если она — это он, ироничный господин в черном. Современный Воланд, который вершит правосудие вместо бога и дьявола. Вот тут можно поторговаться, поиграть. Смерть — это случай. Поэтому к смерти люди сегодня относятся несколько иначе, чем раньше: они к ней готовятся, начиная чуть ли не с младенчества.

— По-моему, вы утрируете. Конечно, сон — это репетиция смерти…

— Я не об этом. Наше телевидение — вот ее репетиция. С утра до вечера, включая выходные дни. Программы новостей, фильмы, журналистские расследования — все поставлено к ней на службу. Мы заведомо ищем плохое, отвергая позитивное начало.

— Надеясь на лучшее, готовься к худшему?

— Не совсем так. Мы изначально настроены на волну негатива. Человек не умеет быть счастливым, счастье делает его беззащитным, в то время, как боль и горе либо ломают, либо дают силы. Тот неуязвим, кому нечего терять. Знаете, самураи считали, что смерти не стоит боятся потому, что ее нет, а когда она есть, уже нет тебя.

— Мудро.

— Вы так считаете? Тогда почему мы так трепетно к ней относимся? Почему мертвое тело возбуждает больший интерес, чем живое? Почему мы ее так боимся?

Он резко затушил сигарету и в упор уставился на меня:

— И почему вы, когда увидели мертвое тело своего босса, испытали столь странное чувство: смесь страха и любопытства?

У меня пересохло во рту, когда я наткнулась на его взгляд. Абсолют, в котором нет ничего. Что-то подобное я видела в детстве, на юге, когда пошла купаться, несмотря на штормовое предупреждение. Волна сбила с ног, поломала и утащила на дно. Тогда я не испугалась, а просто не поняла, что умру через мгновение. Но вторая волна вынесла на поверхность. Точно такой же абсолют я увидела несколько часов, когда получила удар по голове.

— Откуда вы знаете про мои чувства?

Он хмыкнул:

— А вам не все ли равно?

Я поежилась.

— Слушайте, а почему меня привезли сюда?

— Так положено. Сюда привозят мертвых.

— Но я же жива.

— Повезло. Случай такой выпал.

— Жива! — в дверях стоял белый и взъерошенный Федоров. Он нерешительно подошел ко мне и дотронулся до шишки на лбу. — Жива!

И мгновенно сменил интонацию:

— Я же предупреждал! Никаких расследований. Что я вам говорил?

— Что найдете меня в районе морга.

— И?

— Вы неплохой пророк для своего отечества, Федор Федорович, — улыбнулась я и, подумав, немного, разрешила себе упасть в обморок: прямо в объятия следователя. Поскольку он не ожидал подобной провокации, то уронил меня. Так на лбу появилась вторая шишка, которая придала моей голове необходимую симметрию.

— Эфа, ты заправила салат майонезом?

— У Федорова на него аллергия.

— А грибной соус сделала?

— Грибы ему тоже нельзя.

— А мясо, мясо…

— Он вегетарианец.

— Бедный мальчик! — если бы я хорошо не знала натуру Клары, то решила бы, что она готова разрыдаться, сострадая нашему гостю. — такой молодой, и такой больной. Тяжело придется его жене.

— Насколько я знаю, в брак он пока не собирается вступать, — заметила я, доставая из духовки пирожки.

— Вот именно — пока. Но еще не вечер! — и старушка хитро подмигнула.

— Эфа, ну что ты копаешься? Стол еще не накрыт, посуда не расставлена, приборы черт знает где, — вмешалась в наш матримониальный разговор Соня. — Раз в жизни тебе доверили столь ответственное мероприятие, и вот результат…