— Врешь! Ты есть комиссарский помощник! Мы все знаем. На, вот читай, да поживее, — протянул он мне бумагу. — И назови комиссаров, евреев и коммунистов, которые замаскировались в лагере.

Читаю. Узнаю аккуратный почерк Минкова:

«По вашему приказанию, господин комендант лагеря, представляю на ваше распоряжение свое объяснение в вязи с дракой, учиненной сегодня в лагере, и пострадавшим от коей являюсь я». Вот выкомаривался, собака!

Кончалось заявление тем, что Минков будто бы постоянно видел меня возле командования, и, значит, я пользовался особым доверием комиссаров.

Я стоял на своем. Меня били. Били свирепо, особенно один фашист, неплохо говоривший по-русски.

— Ты, коммунист, — кричал он, — признавайся!

А я ему в ответ: «Собачий ты сын! (эти слова я сказал по-азербайджански). Да, коммунист! И не солдат я. Я — лейтенант Чебаненко».

Бросили меня в карцер.

Снова вызывают.

Сидит у следователя Минков и говорит:

— Никакой он не Чебаненко. Врет. Он командир отделения. — И ко мне обращается: — Надо уважать в наших же интересах установленные порядки…

Я промолчал. Но когда уводили с допроса, сказал ему: «Придет и твой час, сын паршивой суки!»

Пробыл я в карцере еще два дня. Вывели меня перед строем привязали к «козе» и дали двадцать пять плетей. Окатили водой — и опять в барак, на охапку прелой соломы.

Потом меня перевели в другой лагерь. Там пробовали уломать. Не вышло. Из лагеря под Ровно я бежал. Поймали — живого места не оставили. Отлежался я в «ревире» [37] и привезли меня сюда. Одним словом, совсем как Кероглу:

Вот так, Сураханы-Балаханы… Кто этого Минкова встретит — пусть убьют гада. Но знайте: змею бьют не по хвосту, а по голове…

Над притихшим лагерем беззвездное небо, неспокойная ночь. В неосвещенной умывальной собрались подпольщики. Напряженно всматривается в темень за окном узник с буквой «П» на красном треугольнике-«винкеле». Кашляни только Стефан — и мигом в «вашрауме» [38] никого не останется.

— Послушаем товарища Вилли, — вполголоса произносит спокойный басок.

— Прежде всего вот что, — говорит невидимый в темноте Вилли: — с последним «цугангом» [39] прибыл опасный провокатор. В Ровенском лагере русские товарищи приговорили его, но он ускользнул. Из карантинного блока провокатора не перевели к русским, а поместили в чешский барак. Русским и чехам надо быть осторожнее в разговорах с новичками, пока шпика не обезвредим. Теперь подробнее. В транспорте 643 человека. Живыми прибыло 562. При выгрузке застрелили 12 товарищей. В ревир попало 37. Кроме «красных», в транспорте 11 «зеленых». Два товарища — со смертными приговорами имперского суда в Берлине. Их дела в канцелярии еще не вскрывали. Я кончил.

— Что скажет «безопасность»? — спрашивает тот же басок.

— О провокаторе мы уже кое-что знаем. Нашим товарищам сообщили его приметы. Будем стараться пристроить его в одну из рабочих команд, если удастся — в «штайнбрух». [40] Там его удобнее всего «дезинфицировать». Через день-два будет видно — куда гестаповцы собираются направить свою ищейку. Об узнике номер 37771; это, безусловно, надежный и нужный товарищ. По документам Мамед Велиев — «опасный большевистский агитатор». Сорвал власовцам вербовку в «мусульманский легион». Пытался убить предателя. Бежал из лагеря. Выстоял пытки. Позавчера плюнул в лицо «зеленому» и едва не был убит эсманом. У парня хороший голос. Певец… Думаем мы: через Вальтера срочно определить его в ревир. Доктор Павел запишет его, как тяжело раненного выстрелом эсэсовца, и подготовит на всякий случай липовый акт вскрытия.

— Вас ист дас — липофый? — раздается другой голос.

Приглушенный смех, короткий ответ.

— Давай дальше.

— Мы встретимся с трудностями. Ганс в «шрайбштубе» [41] должен переложить карточку номера 37771 из картотеки живых в картотеку мертвых. А картотека в комнате эсэсовца… Велиеву надо дать другой номер. Гансу придется запомнить все данные по новому номеру, их надо будет вдолбить бывшему 37771 — пусть знает, кто он, когда и где родился. Еще одна беда: номер 37771 ярко выраженный южанин-азербайджанец. Не знаю, удастся ли подобрать труп хоть немного похожий на него…

Минутная тишина. Затем — глуховатый голос. Узник говорит по-русски с сильным акцентом:

— Товарищ Николай не все учел. Номер 37771 имеет «флюгпункт». Забрать его из «капут-команды» под видом раненого при стычке с эсэсовцем опасно. Немцы, и прежде всего «зеленый», у которого была стычка с номером 37771, хватятся его. Спросят у «капутчиков». И если среди них найдется слабый, тогда все потянется по цепочке… Пропадут люди, которым мы так обязаны. Я верю, что 37771 — хороший и надежный товарищ. Но можем ли мы ради его спасения подвергать опасности наши связи и всю организацию?