Страсти накалялись. Друз будто бы даже угрожал, что сбросит Цепиона с Тарпейской скалы, а Филиппа велел на какое-то время бросить в тюрьму. По дороге консулу так сдавили горло, что у того пошла кровь. Издеваясь над чревоугодием Филиппа, Друз съязвил, что это рассол из маринованных тунцов. В конце концов комиции под давлением сторонников Друза, среди которых было множество италийцев, утвердили законопроект (Ливии. Периоха 71; Валерий Максим. IX. 5. 2; Флор. III. 17. 8–9; О знаменитых мужах. 66. 8-10). Реформатор достиг такого влияния, каким не мог похвастаться ни один из прежних трибунов. [622]

Друз инициировал и еще одну меру – выпуск серебряных монет с примесью 1/s меди (Плиний Старший. XXXIII. 46). Иногда это объясняют нехваткой средств на реализацию хлебного закона, [623] но денег в казне на тот момент хватало. [624] Вероятно, порчей монеты и связанным с ней падением курса Друз хотел уменьшить реальную стоимость долгов, которыми на тот момент были опутаны крупные землевладельцы, прежде всего сенаторы. [625] Впрочем, вполне вероятно, что эта финансовая мера так и осталась на бумаге. [626]

А вот аграрный закон начал претворяться в жизнь. Как следует из надписей, Друз лично принял участие в выводе колоний (Inscr. It. XIII. 3. 74). [627] Плутарх сообщает, что его отец намеренно отказывался от такой деятельности, когда боролся с Гаем Гракхом – он хотел показать свою личную незаинтересованность, тогда как Гракх сам активно участвовал в реализации своих проектов (Гай Гракх. 10.1). Неизвестно, правда, основали ли хоть одну колонию по инициативе Друза-старшего, так что, возможно, ему и участвовать было не в чем. Но он сформулировал принцип, воплощенный в жизнь другими. Впоследствии Цицерон скажет: заботишься о народе – докажи, что не для себя (Об аграрном законе. П. 22). Если политик заботился о знати, тогда ему свою честность доказывать нобилям, разумеется, не требовалось. Друз же младший показал, что принципы – принципами, а жизнь – жизнью.

Однако Луций Филипп не унимался. Он призывал сенат выступить против законов Друза, которые были приняты с применением насилия и вопреки закону Цецилия – Дидия. Но большинство patres проявляло колебания и нерешительность. [628] В ярости Филипп заявил, что ему придется поискать другой сенат, поскольку с нынешним управлять государством невозможно. 13 сентября Друз созвал patres – видимо, чтобы осудить наглое заявление консула. Единомышленник трибуна Луций Лициний Красе обрушился на Филиппа с упреками – оскорблено достоинство сената! Тот пригрозил ему штрафом. Тогда Красе, один из лучших ораторов своего времени, выступил со страстной речью против Филиппа: «Не имущество мое надо тебе урезать, если хочешь усмирить Красса: язык мой тебе надо для этого отрезать! Но даже будь он вырван, само дыхание мое восславит мою свободу и опровергнет твой произвол!» Говорили, что консул направил к оратору ликтора, чтобы тот утихомирил его, но Красе, отстранив ликтора, бросил в лицо Филиппу: «Ты для меня не консул, раз я для тебя не сенатор!» Однако речь отняла у оратора слишком много сил, что привело к тяжелой болезни (или обострило ее), и через неделю он скончался. Трибун-реформатор лишился одного из самых влиятельных союзников (Цицерон. Об ораторе. III. 1–7; Валерий Максим. VI. 2. 2). [629]

Тем временем к Филиппу прибыли этруски и умбры, обеспокоенные аграрным законом Друза, – очевидно, речь шла о крупных землевладельцах, боявшихся пострадать от новых разделов в пользу колонистов. [630] Аппиан без обиняков пишет, что прибывшие из Этрурии и Умбрии явились по вызову консулов [631] якобы для выступления против законов Друза, а на деле – чтобы убить его (ГВ. I. 36. 163). Это, видимо, преувеличение – за убийцами можно было и не посылать так далеко, но ясно, что Филипп готовился к очередной атаке.

Новым козырем стали сведения о связях Друза с италийцами. Диодор приводит клятву, которую они принесли на верность трибуну: союзники клялись Юпитером Капитолийским, Вестой, Марсом и другими богами, что будут иметь общих с Друзом врагов и друзей, не щадить себя для его блага, если же он добьется для них прав римского гражданства, считать величайшим своим благодетелем, а Рим – своим отечеством (XXXVII. 11). Иногда этот документ считают фальшивкой, сочиненной врагами Друза уже позднее. [632] Но тогда клятва звучала бы более антиримски, чтобы придать веса обвинениям в адрес Друза и его единомышленников. [633]

А вот то, что текст клятвы попал в руки Филиппа и что он публично зачитал ее, вполне возможно. [634] Кроме того, еще весной Друз счел нужным предупредить Филиппа о возможном покушении со стороны италийцев во время праздника на Альбанской горе (О знаменитых мужах. 66.12). Эта странная осведомленность явно навлекла на трибуна подозрения в связях с заговорщиками. [635]

Наконец, один из видных италийских деятелей, Попедий Силон, в 91 году приехал в Рим и несколько дней жил в доме Друза. Рассказывали, что Попедий обратился к юным племянникам Друза, Катону Младшему и его брату Цепиону, с просьбой похлопотать перед дядей о правах союзников. Катон отказался, и тогда Попедий, выставив его за окно, стал трясти мальчика и делать вид, будто разожмет сейчас руки, но Катон остался непреклонен (Валерий Максим. III. 1. 2; Плутарх. Катон Младший. 2. 1–5). Если учесть, что будущему борцу за Республику было тогда четыре года, несерьезность всей этой истории становится очевидна. [636] К тому же Друз и так держал сторону италийцев, и в особых хлопотах нужды не было. Но само пребывание Силона в доме плебейского трибуна также вызывало подозрения. [637]

Ко всему прочему Филипп, консул и авгур, мог наблюдать знамения и толковать их не в пользу Друза, как это уже делали в свое время враги Гая Гракха. [638] Уверяли, будто в окрестностях Арреция преломленный хлеб кровоточил, под Сполетием видели огненный шар, затмевавший солнце, в Риме ударила молния в храм Благочестия, еще где-то шел каменный дождь (Обсеквент. 54; Орозий. V. 18. 3–6).

Но это было лишь «довеском». На первом месте стояли обвинения Друза в связях с италийцами. Уравниваться с ними в правах не хотели не только многие сенаторы, но и всадники и даже городская чернь, гордившаяся своим исключительным положением. Не меньшую роль, вероятно, играли опасения олигархии, что в случае реализации собственных планов Друз обретет огромную власть. [639] И это при том, что и теперь его влияние было беспрецедентным. Очевидно, этим и воспользовался Филипп, выложивший весь компромат на Друза, какой только смог добыть или сфабриковать. «Обвинения были столь тяжелыми, впечатление в сенате – столь сильным, отсутствие самого смелого защитника [Красса] столь пагубным, что можно было ожидать не более и не менее как senatusconsultum ultimum, то есть объявления Друза врагом и вручения консулам чрезвычайных полномочий для расправы с ним». [640] До этого, правда, не дошло, но законы Друза сенат объявил недействительными – они, как уже говорилось, противоречили закону Цецилия – Дидия, запрещавшему объединять разнонаправленные проекты в рамках одного. Друз не стал применять трибунское вето против этого решения, но заметил, что в будущем сенат ждет возмездие, ибо с прочими он отменяет и закон о передаче судов присяжных в руки patres, призванный служить благу нобилитета (Диодор. XXXVII. 10. 3; Цицерон. О законах. П. 31; О своем доме. 41).