— Легко вам рассуждать, вам ничего не грозит, — продолжает стоять на своём проводник. — А мой арест, может, вопрос нескольких часов.

Он снимает тёмно-коричневую форменную фуражку и вытирает ладонью уже лысеющую голову. Потом снова начинает говорить, сначала глухо и устало, затем всё более сердито.

— Пять лет играть с огнём… «Передай это… Перевези то»… Туда-сюда, туда-сюда… И пять лет Старый и все вроде вас сулят мне, что переправят меня за границу… А я всё езжу, и верёвка всё туже затягивается вокруг моей шеи, меня того гляди схватят, а вы все мне поёте одну и ту же песню, и всё откладываете, все обманываете меня… Только у меня уже терпенья нет… Говорят вам, нет у меня больше сил!

— Ну что ж, идите и чистосердечно сознайтесь во всём, чтобы вам смягчили приговор, — заканчиваю я вместо него.

— Я такого не говорил, — вздрагивает проводник, но по выражению его лица видно, что если он этого и не произнёс, то во всяком случае думал об этом. — Я хочу, чтобы сняли с меня этот груз, и больше ничего! Чтобы вы сдержали обещание! В конце концов, есть дипломатическая почта, используйте её!

— Когда нам нужна дипломатическая почта, мы ею пользуемся. Когда нам нужны вы, прибегаем к вашим услугам. К вашему сведению, дипломатическая почта посылается очень редко, и вообще это касается нас, а не вас.

— А вопрос о моей жизни? Это тоже только меня касается?

— Да… У вас глубокая депрессия, — вздыхаю я, словно врач, установивший, наконец, неутешительный диагноз. — И ничего, кроме депрессии, вам не угрожает. Но поскольку она сама по себе представляет опасность, мы действительно хотим сдержать своё слово, это будет ваш последний рейс. Вы довольны?

Проводник молчит, видимо, соображая, насколько он может верить моим словам.

— А где ваши деньги?

— Деньги!.. — презрительно отвечает он. — Мелкие суммы, которые вы давали, лежат в банке в Стамбуле.

— А теперь на прощание вы получите сумму покрупнее, — говорю я добродушно. — А мои жена и дети?

— Всему свой черёд. Сначала переправим вас, а потом и их высвободим. Есть туристический сезон, всякие мероприятия на границе и масса других способов вывезти и их. Вы сами понимаете, что это нельзя сделать одновременно.

— Без них всё остальное не имеет никакого смысла, — произносит апатично и словно бы про себя проводник.

— Итак, как только прибудете в Стамбул, возьмите деньги со счёта, вернитесь в вагон и ждите человека, который придёт от имени Старого, чтобы перебросить вас на Запад.

— А моя семья?

— Я ведь вам сказал: всему свой черёд. Предоставьте решать этот вопрос нам.

— Я не могу жить один, — тихо произносит человек и впервые смотрит мне в глаза. — Не мог бы, поверьте.

— Я вам верю. Но и вы нам поверьте. Будете ждать здесь, в вагоне, когда придёт человек от Старого, ясно? Естественно, не надейтесь, что мы вам там, на Западе, найдём место лучше, чем место проводника.

— Мне другого и не нужно. Я готов хоть в дворники пойти, только бы не дрожать от страха… И знать, что семья со мной.

— Чудесно! — улыбаюсь я ободряюще. — Как видите, мы выполняем свои обещания. А теперь можете идти. Только будьте предельно осторожны!

— Спасибо! — глухо произносит он, надевая фуражку и осторожно выходя в коридор.

Не успел уйти проводник, как в раме двери между купе появляется Мэри. Она раздевалась, но не закончила это занятие, явно увлечённая другим, более интересным.

— Вы, конечно, подслушивали, — замечаю я.

— Я не нашла в вашем разговоре ничего заслуживающего моего внимания.

Не удостоив её ответом, я встаю, снимаю пиджак и вешаю его на вешалку, в купе стало уже слишком жарко. Закуриваю и собираюсь снова сесть на своё место, когда секретарша мне вдруг напоминает:

— Вы забыли обо мне…

— Извините, — бормочу я, подавая ей сигарету и щёлкая зажигалкой.

Женщина по привычке выпускает струйку дыма из ноздрей и бросает взгляд на меня.

— Не знаю, будете ли вы иметь счастье посмеяться над каким-нибудь послом, но признаю, что вы виртуозно издеваетесь над маленькими людьми.

— Я делаю свою работу, — отвечаю я сухо, прислоняясь к стенке дивана возле окна.

— Но с удовольствием. Как настоящий виртуоз.

— Каждый должен так делать свою работу, в том числе и вы.

— А вы не подумали, что человеку и вправду грозит опасность?

— Мне тоже иногда угрожает опасность, но я не даю воли своим нервам, — произношу я также сухо.

— У вас дипломатическая неприкосновенность.

— Да, для противника. Но не для своих.

— То, что нашли фальшивое золото, похоже, вас очень беспокоит, — догадывается Мэри.