— Без репетиций играть больше не будем! — обещал Димка после очередного горе-концерта и его осторожно поддерживали товарищи.

Начклуб не спорил, кивал головой, поддакивал, но, придя на очередную репетицию, Димка находил участников ВИА за возведением какого-нибудь сарая, каптёрки, складского помещения, новой будки киномеханика или прочей лабуды…

На вручении лычек школе СС, присутствовал сам генерал и когда начклуб прибежал за музыкантами лично… матерясь, плюясь, багровея маком щёк на зелёном газоне формы, он увидел репетирующих — дружно поющих солдатиков.

— Вон отсюда, чтоб ноги твоей больше… — услышал Димка и откланялся… вместо — вытянулся, и тут нарушая воинский порядок.

Начклуб извинялся, виновато улыбаясь, косясь на ожидающий его автобус, снимая и одевая вновь фуражку, вытирая мокрый лоб большим клетчатым, измятым в гофр платком. Оценив, хоть и пьяный, но поступок, Димка выпил с ним по сто грамм водки, они обнялись и опять знакомо-багровый на зелёном фоне привокзальной клумбы, капитан, понуро поплёлся к покрытому пылью ЛАЗу.

Колёса вагона знакомо стучали, в обычном для них ритме, на привычно грубо состыкованных рельсах, приближая будущее и оставляя позади прошлое, смещаясь к первому на каждый стук колеса.

"Если бы не избиение Виктюка всё было бы иначе! Был бы праздник! А так… — наконец допёр Дима, находясь в расстроенных чувствах. — Зачем я это делал? ведь не хотел! — он сплёвывал на пол тамбура и вытирал каблуком солдатских ботинок. — Пришлось, был должен, положено ставить на место! — набор отмазок запах жёлтой неприятностью. — Тьфу… вечное рабство, западня обязательств, урезание крыльев… — он взглянул на синеющее за окном тамбура, обязанное укрывать атмосферу, всегда, в любое время дня и ночи, покрывало неба и разглядел парящего в его ветрах, над зелёными полями, ястреба, не отстающего от поезда и изредка взмахивающего остропёрыми крыльями. — Хочу быть птицей! — тогда, в первый раз, всерьёз подумал Димка.

Два года тому она стояла и смотрела на него с перрона, выглядывая лицо, напряжённую улыбку, сквозь матовое от времени, осадков, пролитого в полёте из пакета кефира, двойное стекло. Её обычно огромные глаза казались маленькими — не накрашенные, красные от слёз. Она как-то потерялась среди весёлых, разодетых бывших одноклассниц, выглядевших витринными, как подобает дорогой вещи, и счастливых, что провожают и плачут другие; потерялась, словно медная копеечка или серая птичка — хрупкая, съёжившаяся среди цветных соек.

Ему надоело кричать, махать руками, писать слова на стеснительно вспотевшем, в ажурных кефирных разводах, стекле и будто почувствовав это, динамик перрона заскрипел металлическим голосом диктора… поезд тронулся… пьяная толпа за окном вагона завизжала… и Димка с облегчением вздохнул.

* * *

Письма шли регулярно, они были нужны, как воздух, без них у солдата могло поехать небо на новой, другой, совершенно иной планете — Армии. Их ждали почти натужно, и когда получали, трепетно брали в руки. Он отвечал на письма и показывал новым друзьям фотографии своей девушки, на них она была красивее, чем в жизни. Он был уверен, что любит!..

Через год ожидание писем стало проходить легче, несмотря на их более напряжённое содержание: она писала, сетуя на неуверенность, бессмыслицу затворничества, ведь возвратившись домой, он сам об этом говорил, не собирается жениться на ней! Так как же быть?

Он отвечал, что женится, но лишь когда получит образование и вообще устроится, как все нормальные люди, что женитьба — шаг серьёзный… Он говорил — писал много, умно, мудро, всё как в кино, книгах, за ужином с родителями, и просил её подождать…

Лет десять!

Она ждать не хотела, даже год, потому что, (так думал он, скорее всего так и было) в маленьких городках — первая ступень успеха для девицы — выйти замуж, это примерно, как получить высшее образование; и учиться пять лет не надо — раз… и в дамках, то есть в дамах. Поэтому, за пол года до демобилизации, переписываться они перестали…

И после его демобилизации прожили вместе полтора года…

Он не смог отдать своё, как ни кричала, не стенала мать. Но его девушка собралась замуж за другого, отдавшего долг Родине на пол года раньше Димки и согласного на всё.

И Дмитрий не отдал…

На свадьбе — маленькой, скромной, но вкусной и питательной, были те же, кто провожал в армию. На сей раз, невеста оказалась красивее всех и знала это, а он видел себя с ней в огромных зеркалах Загса и думал, что отражаться они не должны бы, не потому что вампиры, а просто не верилось, что за всей этой белоснежной зимней праздностью у них есть что-то общее, что согреет на долго. Эта мысль промелькнула маленькой снежинкой и растаяла, он не успел даже осознать, о чём подумал, как надел невесте обручальное кольцо на левую руку… Дружки и свидетели тупо замолчали, смех угас, и Дима, виновато глядя в готовые расплакаться глаза, потянул кольцо назад…