К. С. Станиславский пишет: «Опоздание (на репетицию. — Л. Н.) только одного лица вносит замешательство. Если же все будут понемногу опаздывать, то рабочее время уйдет не на дело, а на ожидание. Это бесит и приводит в дурное состояние, при котором работать нельзя». [16]

А, например, во время работы над отрывками, над сценами из дипломных спектаклей студенты театральных учебных учреждений, стоящие за кулисами в ожидании своего выхода на площадку, часто разговаривают между собой о посторонних вещах, иногда даже ссорятся, выясняя отношения, разговаривают довольно громко, мешая своим товарищам, работающим на сцене, отвлекают их внимание, лишают возможности целиком отдаться происходящим событиям, да и сами находящиеся за кулисами мешают не только играющим, но и себе, — ведь они не вживаются в свою роль, не проживают событий, происходящих до их выхода на сцену; выходят пустые, незажженные настоящим творчеством. И сколько требуется времени, чтоб они вошли в глубину происходящего на сцене и вернули нарушенную творческую атмосферу, созданную до этого их товарищами.

Особая, исключительная дисциплина, говорил Константин-Сергеевич, необходима при репетициях народных сцен; для них должно быть объявлено «военное положение». Здесь режиссеру приходится работать с массой актеров, количество которых достигает иногда сотни человек. Стоит каждому из участников массовой сцены допустить во время репетиции хоть одно нарушение — и в результате получится многозначная цифра раздражающих задержек.

Очень важное значение придавал Станиславский поведению своих учеников вне студии. Он подчеркивал, что актеры всегда и везде обязаны быть носителями и проводниками прекрасного: бессмысленно одной рукой создавать, а другой разрушать созданное.

— Вы должны, — обращался он к студийцам, — быть культурными актерами и культурными людьми.

— Мне говорили, — привел пример Константин Сергеевич, — что вы, бывая в театре, слишком шумите, громко критикуете. Вас пригласили в театр, вам почему-либо спектакль не нравится. Недостатки находить легко, гораздо труднее находить достоинства. Надо уметь смотреть и видеть прекрасное. Обыкновенно публика смотрит и в первую очередь замечает все плохое, скверное, а хорошее только усматривает в последнюю минуту. А художник должен сразу замечать прекрасное; конечно, и плохое не нужно упускать, надо его тоже видеть. Но, увидя несовершенство постановки и игры актера, узрев их недостатки, нельзя в театре вслух ругать спектакль, имейте это в виду. Не надо привлекать внимание публики; да, кроме того, это неуважение к театру. Разве об этом нельзя дома поговорить? И еще: я слышал от одного очень культурного человека, посетившего нашу студию, что его поразил шум, гвалт, толкучка и молодежь, бегающая в трусах. Этот посетитель очень сконфузился и испугался. Вы молодые люди, вам нужно веселиться, но веселье имеет свои культурные формы. Сразу заметно: вот веселится культурный человек, а вот некультурный. Вот на культурного человека вы и произвели впечатление веселящихся некультурных людей. Эти признаки очень опасны (из стенограммы занятий К. С).

Константин Сергеевич Станиславский привык отдавать часы, дни и годы своим ученикам, не замечая, как щедры его дары. Актриса М. Ф. Андреева рассказывала, что ей трудно давалась роль Леля, никак не получался мальчонка-пастушок. Константин Сергеевич остался недоволен ею на первой генеральной репетиции; он предложил ей продолжить репетицию у нее дома, чтобы поймать недающуюся правду образа; не снимая грима, она поехала с ним к себе домой; репетировали весь вечер, всю ночь, подкрепляясь крепким кофе для поддержания бодрости; к десяти часам поехали в театр на вторую генеральную репетицию. В конце концов Константин Сергеевич добился того, что актриса Андреева стала мальчонкой-пастухом.

Он учил и нас, своих ассистентов, беззаветной любви к своей профессии, полной отдаче духовных и физических сил искусству.

— Искусство, — говорил он, — это ваша жизнь, а студия — плод вашего сердца. Педагог призван заложить надежный фундамент в умах и душах будущих актеров. Он не только учитель, но и друг, и помощник; он, его творческая и человеческая личность определяют то главное, с чего начинается путь в искусстве у будущих актеров — его учеников. С первых же шагов педагог должен создавать в студии атмосферу труда и взаимопонимания. В каждом ученике он обязан рассмотреть его индивидуальность, распознать в нем истинные и случайные качества, подметить склонности и только на основе этого добиваться творческого роста каждого воспитанника. Педагог не может, — подчеркивал Станиславский, — наблюдать движение вперед своих учеников, стоя холодно в стороне. Если учитель отбывает свои часы, не зажигаясь сам и не зажигая своих учеников, — он не нужен студии. Когда педагог любит свое дело, он не замечает, как проходят часы напряженной творческой работы; не замечают этого и его ученики. Только такая работа приносит плоды.

Константин Сергеевич утверждал, что педагог, который вносит в атмосферу студии страх и трепет вместо обаяния радости, — вреден. Только скучные, невнимательные преподаватели не могут обойтись без деспотизма. Взаимное уважение и доверие никогда не могут поставить педагога и студийца в положение конфликта; доброта, простота, вежливость не мешают педагогу поддерживать строгую дисциплину в студии. Наоборот, именно эти качества учителя и способствуют развитию и укреплению самодисциплины у его учеников.

Этика Станиславского-художника для всех, кто его знал, всегда была неразрывно связана с этикой Станиславского-чловека. Обаяние его личности никого не оставляло равнодушным.

«Как всегда, я с удовольствием смотрю на это спокойное, уверенное, ласковое, полное какого-то внутреннего света, освещаемое от времени до времени как бы смущенной улыбкой лицо, на всю фигуру этого человека, в которой так редкостно ярко отразилась его сущность. Вся наружность Станиславского построена по его собственному принципу — от внутреннего к внешнему. Станиславский наружно находится в глубочайшем соответствии с превосходным строением своего сознания, своей психики». Так охарактеризовал Константина Сергеевича А. В. Луначарский. [17]

Каждый, кто так или иначе был связан со Станиславским, испытывал на себе огромное влияние его необыкновенной личности. Он был благороден во всех проявлениях, служил образцом кристальной чистоты и честности. Солгать ему было бы кощунством. Требовательность, чувство дисциплины к себе и окружающим, сила характера, жесткая принципиальность удивительно сочетались в нем с душевной мягкостью, деликатностью, искренностью и простотой, а подчас — и трогательной наивностью.

Всецело отдаваясь работе, Константин Сергеевич иногда забывал о границах человеческих возможностей. Но всякий раз, когда измученный неудачными репетициями актер начинал терять веру в себя, Станиславский страдал от сознания своей вины перед ним и бережно восстанавливал душевное равновесие своего товарища.