Вот несколько примеров.

О. Л. Книппер-Чеховой поначалу никак не давалась роль Наталии Петровны из пьесы «Месяц в деревне» И. С. Тургенева. Во время одной из репетиций актриса, не выдержав нервного напряжения, разрыдалась, сказала, что репетировать больше не может, и уехала домой. А на другой день она получила письмо от Константина Сергеевича. Вот строки из него: «Не еду к Вам сам, чтобы не причинить Вам неприятность. Я так надоел Вам, что должен некоторое время скрываться. Вместо себя — посылаю цветы. Пусть они скажут Вам о том нежном чувстве, которое я питаю к Вашему большому таланту. Это увлечение вынуждает меня быть жестоким ко всему, что хочет засорить то прекрасное, которое дала Вам природа». [18]

В Оперно-драматической студии репетировалась сцена из 1-го акта «Вишневого сада». Ученице студии не удавался монолог Раневской. Константин Сергеевич много раз пробовал помочь, подсказать, искал педагогический ход — все напрасно. Ученица пришла в отчаяние, репетиция была прекращена. Но не успела девушка прийти домой, как раздался телефонный звонок. Это был Станиславский. Спокойно и мягко он уверил девушку, что роль у нее обязательно получится, у нее есть все данные для этой роли, и шутливо добавил, что она имеет лишь один недостаток — молодость, который с годами уходит бесследно.

А вот что вспоминает жена Л. А. Сулержицкого: «Леопольд Антонович вернулся домой с репетиции „Синей птицы“ раньше, чем предполагал, заметно расстроенный. Я удивилась: — „Уже кончилась репетиция?“ — „Нет, не кончилась“. — „Ты нездоров?“ — „Здоров“. — „Что-нибудь случилось?“ — „Ничего не случилось“. И он мрачный, лег на диван. „Пусть сам режиссирует… Как хочет, так пускай и делает“, — неожиданно сказал он. Я не стала беспокоить его расспросами. Вскоре послышались неторопливые шаги няни, она вошла и совершенно спокойно обратилась к нам: „Константин Сергеевич пришли… На кухне дожидаются… Велели спросить, можно им войти“. Громко расхохотавшись, Леопольд Антонович мигом вскочил с дивана. „Почему же на кухне? — с трудом выговорил он. — Конечно, можно! Просите!“ — и быстро пошел к нему навстречу. Я поторопилась уйти, но до меня долетели слова: „Сулер… милый… я ведь вовсе не настаиваю…“». [19]

Особенно чутко относился Константин Сергеевич к молодежи, старался всячески поддерживать бескорыстную любовь к театру у своих учеников, бережно охранял их души и творческое горение.

Как-то в нашу студию должны были приехать представители Комитета по делам искусств, чтобы присутствовать на просмотре первых актов «Вишневого сада» и «Трех сестер». Мы с большим волнением готовились к этому первому в жизни студии публичному выступлению. И вдруг, за двадцать минут до начала просмотра, пришло известие, что представители Комитета приехать не смогут. Узнав об этом, Константин Сергеевич решил, что показ все-таки должен состояться — иначе молодые актеры получат моральный шок.

— Передайте студийцам, — сказал он, — что я сам их буду смотреть, мне очень интересно и приятно убедиться в том, что вчера они не случайно так хорошо играли (накануне был экзамен по мастерству, и Станиславский смотрел и «Вишневый сад» и «Три сестры»). Сделайте все, чтобы у них сохранилось праздничное настроение и творческий подъем.

Хорошо понимая, что актерский труд требует огромного нервного и физического напряжения, Константин Сергеевич постоянно следил за тем, чтобы в театре для актеров была создана самая благоприятная обстановка. Он требовал, чтобы артистические уборные были хорошо оборудованы, внутренние фойе располагали к отдыху и т. д.

«В 1926 году Студия (Оперная студия. — Л. Н.) получила здание театра на Большой Дмитровке, 17, — пишет в своих воспоминаниях Ю. А. Бахрушин. — Станиславский приехал и осматривал все. Очень хвалил, с удовольствием посидел в уютном кабинете директора, обставленном золоченой мебелью, устланном коврами, а затем пошел за кулисы, на сцену, в артистические уборные. Там царили грязь, холод, полное отсутствие благоустройства. Константин Сергеевич замолчал, начал мрачнеть, брови стали сдвигаться, сжиматься кулаки… „Я всю жизнь потратил на то, чтобы первым лицом в театре был актер, а не администрация, — возьмите всю эту золоченую мебель и ковры и отдайте ее актерам, тогда я скажу, что все замечательно“». [20]

В каждом работнике театра Константин Сергеевич видел соратника, единомышленника, творца. С искренним уважением и доверием он советовался с осветителем и маляром, с рабочим сцены и электротехником, терпеливо учил их и неизменно пользовался пониманием и симпатией каждого.

Забота Константина Сергеевича об актерах постоянно ощущалась и вне театра. Он хлопотал о квартирах, о путевках в санатории, вникал во все мелочи актерского быта.

Эту заботу я испытала и на себе. По распоряжению Станиславского меня каждую зиму посылали на лечение и отдых в Кисловодск. Вот одно из характерных писем, которое я получила от дирекции Студии в феврале 1938 года, будучи в санатории: «Дорогая Лидия Павловна! Константин Сергеевич интересуется состоянием Вашего здоровья и просит, чтобы Вы ему написали. Дирекция Студии со своей стороны просит Вас довести лечение до конца и в случае надобности сообщить нам о том, нужно ли продлить путевку. Деньги будут переведены немедленно».

А вот что написал мне бывший актер МХАТ В. В. Гарденин, который поступил в Студию при Художественном театре в 1906 году:

«Когда я поступил на драматические курсы и стал заниматься, вскоре К. С. Станиславский вызвал меня. Выяснилось, что по отрывку, который я показал на экзамене и который я сам поставил, — он спросил, кто ставил — я признался, — по этому отрывку он открыл во мне режиссерские способности и предложил заниматься. Я разволновался от радости и признался ему, что живу сейчас нелегально, я высланный студент за участие в событиях 1905 года, я бывший дружинник. Константин Сергеевич сказал: